Власть без славы. Книга 1

Лагерь сторонников воинской повинности поддерживала ежедневная пресса. Кроме того, на их стороне были богачи и спекулянты, извлекавшие огромные прибыли из этой кровавой бойни, большинство видных консерваторов и либералов, светские дамы, вязавшие носки для солдат и работавшие в отделениях Красного Креста, сыновья рабочих и фермеров, стекавшиеся под знамена и готовые пролить свою кровь ради того, чтобы «спасти мир для демократии», оранжисты и воинствующие протестанты, называвшие противников воинской повинности «нечестивыми католиками», которые «в угоду иезуитам готовы предать империю».

В каждом лагере появлялись свои лидеры — события порождали людей. Лагерю сторонников воинской повинности был необходим лидер, пользующийся влиянием среди рабочих. Ни один из консерваторов не мог претендовать на эту роль, но лейбористский премьер-министр Хьюз имел на нее право и не преминул им воспользоваться. Еще до окончания войны он заслужил прозвище «Хьюз Вояка», но бывшие товарищи предпочитали называть его «Хьюзом Крысой».

В лагере противников закона нашлось немало лидеров — в лице социалистов и членов ИРМ, Дэниела Мэлона, возведенного в сан архиепископа после смерти Конна, профсоюзных деятелей и некоторых наиболее радикально настроенных деятелей лейбористской партии.

В 1916 году, накануне первого референдума, в лейбористской партии произошел раскол по вопросу о воинской повинности. Эштон вышел из состава правительства. Хьюз заполнил собой эту брешь и предложил компромиссное решение: во время политической кампании в связи с референдумом каждый волен поддерживать сторонников или противников воинской повинности, но все должны будут безоговорочно подчиниться решению народа.

Только во время сильных политических бурь принципы и идеалы Фрэнка Эштона могли восторжествовать над его личными слабостями. Он с радостью окунулся в борьбу, отбросив в сторону все личные проблемы.

Марта горько жаловалась на то, что он никогда не думает о ней и о детях. Надо же выдумать такое — уйти в отставку и лишиться министерского жалованья! Будто мало того, что он играет в азартные игры и пьет и готов отдать последние деньги любому бродяге, стоит только тому попросить. Эштон пытался объяснить ей, что его принципы не позволяют ему оставаться в правительстве Хьюза.

— Принципы! — всхлипывала Марта. — Провались они, твои принципы. Жена и дети — вот что должно быть твоим главным принципом.

— Ах, Марта, — сказал он, — почему ты не можешь меня понять!

— Понять? — истерически злобно взвизгнула она. — Зато Гарриет понимает твои принципы. Да, да! Ты это и хочешь сказать. Гарриет понимает! Пусть лучше заведет себе собственного мужа и не морочит чужих своими принципами!

Перед самой войной Фрэнк Эштон, которого Марта окончательно оттолкнула от себя холодностью, мещанской ограниченностью и полной неспособностью понять его политические убеждения, прибавил к своей и без того сложной жизни еще одно осложнение — женщину по имени Гарриет.

В отличие от Марты, Гарриет обладала приятной внешностью, сочувствовала Эштону и живо интересовалась политикой лейбористов. Они познакомились на собрании низовой организации лейбористской партии; между ними завязалась тесная дружба, которая, как он вскоре убедился, была основана не только на общих политических интересах. Гарриет, красивая и цветущая, привлекала его как женщина, а он был не из тех, кто может устоять перед искушением. Вскоре их связало глубокое чувство, и они поклялись друг другу в любви. Гарриет говорила, что никогда не покинет его, независимо от того, разведется он с Мартой или нет, и он знал, что это правда.

Развестись с Мартой? В том-то и загвоздка: чтобы доказать все нравственное величие своей любви к Гарриет, он должен нанести удар Марте и стать чужим для своих двух сыновей. Иного выхода не было: эту старую, как мир, проблему никому еще не удавалось разрешить, не причинив кому-нибудь боли. Эштон не выносил сцен и объяснений и знал, что если он бросит Марту, то ему не дадут покоя угрызения совести. Марта не понимает его, но ведь она делает для него все, что может, и как-никак — она мать его сыновей. Но отказаться от Гарриет он тоже не мог, поэтому оставил все, как есть. Однако подобные ситуации не бывают неизменными: они развиваются сами собой. Марта стала кое-что подозревать и вскоре все узнала. Она непрестанно сокрушалась о своей судьбе и злобно пилила мужа, пока атмосфера в доме не стала совершенно невыносимой, и даже дети были в подавленном настроении.

В день своего выступления на митинге, созванном социалистами перед референдумом, Фрэнк Эштон был радостно взволнован: социалисты охотно приняли его в свой круг, а Гарриет придет сегодня на собрание и будет сидеть в первом ряду.

Когда он вошел в переполненный зал, раздались крики:

— А вот и Фрэнк Эштон! Пропустите его! Желаю удачи, Фрэнк! Задай-ка им жару!

Эштон вспомнил старые времена, «времена Тома Манна», он снова был среди своих.