Власть без славы

Наши надежды не слишком велики, но вовсе не беспочвенны. Важно, чтобы все мы это понимали. И каждый сознавал, что это он, именно он сам, может изменить свою жизнь к лучшему. Не барин, не боярин, не олигарх, не заморский спонсор, никто — только сами мы можем исправить то, что произошло с Россией, когда она при нашем участии и нашем попустительстве ушла в слепой полет под небом истории.

Глава 19. Наверное, пора познакомиться

Самая трудная писанина для меня — изложение собственной биографии. Но сделать это, считаю, надо, хотя бы в память о прекрасных людях, на которых мне бесподобно везло в жизни.

На северо-востоке Омской области, если не в «медвежьем», то уж точно в «волчьем» углу, на берегу небольшого озерца Сладкое стояла деревня с одноименным названием, хотя сладкого там, как говорится в одной рекламе, отродясь не видывали, — до начала войны 1941–1945 годов сахар там, наверное, был, но я впервые попробовал его в 1947 году, когда в деревню привезли полмешка и выдали по ложке с «домиком» каждому сладковскому жителю — от мала до велика. Так что сладкая жизнь к названию моей малой родины отношения не имела.

Деревня была, по сибирским масштабам, невелика — около 40 домов. Но считалась крепкой, семьи были большими, наша, где бегало и ползало пятеро детей, воспринималась как средняя. Самая большая семья была у Клавдия (в деревне говорили Клавдей) Ивановича Коновалова, тетка Аксинья, его маленькая черненькая жена, рожала 22 раза, 14 детей выжили. А в общем-то, домов, где было меньше четырех детей, я не помню, похоже, таких и не было.

Общественный климат в Сладком был суров и чист. Никто не пил, только двое мужиков Половодовых курили, все остальные — нет. Не приходилось мне слышать в раннем детстве и ругательств, хотя многие вещи и явления там обозначались народными словами, но это потому, что других слов мои земляки просто не знали, так что «ненормативной лексикой» их вряд ли можно считать. Да никто их и не воспринимал как ругательства.

Деревня благоденствовала, раскулачивание ее не коснулось, кулаков там не нашли, видимо, умный человек представлял т. Сталина в Сладком во время этой кампании. Колхоз, ну так что же — в Сибири всегда приходится работать коллективно, иначе не выживешь. Но главный исток нашего деревенского благополучия был, вероятно, в том, что добраться до нас из районного центра можно было далеко не всегда. Этот центр, село Крутинка, находился от нас за 40 километров лесов, снегов, а главное — болот. Преодолеть их довоенный транспорт мог только в середине лета, а в остальное время они сдавались либо коннику, либо пешеходу, в морозы еще на санях проезжали. По этой природной причине начальство в Сладкое почти не заглядывало. Деревня существовала сама по себе — электричества и телефона не было, газет никто не выписывал и не читал по причине неграмотности, врачей не знали и не звали, никто в деревне никакими хворями не маялся, матери рожали нас порой прямо в поле, «под суслоном» — так назывались составленные вместе 8—12 снопов хлеба. Священника и церкви тоже никогда не было, хотя иконы в передних углах наших изб висели и бабки учили нас молитвам. Ну, а если кому последний срок истекал, то мужики копали могилку, сколачивали гроб и крест и без отпеваний и долгих прощаний хоронили. Семья, конечно, плакала, остальные, поговорив на кладбище, возвращались к своим делам, поминок не устраивали. И в сельсовет не торопились, чтобы оформить свидетельство о смерти. До сельсовета 12 километров, так что сообщали туда «при случае». Точно так же регистрировали рождение детей: будет «оказия» — выправим метрику. Поэтому, уверен, большинство моих земляков не знают точно, когда родились. Не знаю и я.

Школа в деревне, однако, была, начальная. Но поразительно — при такой прорве детей училось в этой школе в год начала войны 13 учеников во всех четырех классах. Не хотели учиться, считалось, что это не так уж и нужно, чаще всего бросали школу, едва освоив умение начертать свою фамилию.

Идиллия для нас, как и для всей страны, кончилась 22 июня 1941 года, точнее — тогда, когда деревня узнала о начавшейся войне. Приехал военный, как я теперь понимаю, из районного военкомата — и 53 человека отправились защищать Родину. Из некоторых семей уходили по 2–3 новобранца — отцы, сыновья, зятья. Большого горя и тревоги в деревне это не вызвало, за год перед тем отцов «забирали» на финскую войну, доехать до нее они не успели, вернулись с подарками, мне отец привез блокнот и цветные карандаши, которые я раньше даже не видел. Дети и на этот раз считали, что скоро наши «тяти» окажутся дома и опять привезут подарки. Матери, конечно, плакали, но, уверен, тоже считали, что расстаются с мужьями ненадолго…