Власть и народ

— Надоели мне эти распри, и я решил уехать в назначенную мне провинцию. А ты что думаешь делать? — спросил Лепид и, взяв серебряный колокольчик, позвонил. Вбежал раб. — Подай нам кайкубского и фуданского вина. Так ты говоришь, Марк…

— Я говорю, — нахмурился Антоний, — что положение становится тревожным. С одной стороны усиливаются ветераны и колонисты, якобы ненавидящие убийц Цезаря; конечно, они никогда не любили диктатора, а стремятся сохранить милости, дарованные или обещанные императором. Ты скажешь, что ветеранов и колонистов поддерживает плебс? А что такое плебс? Толпы нищих, ремесленников, вольноотпущенников и земледельцев, толпы бедняков, обремененных долгами. И действительно ли плебс поддерживает ветеранов? Я знаю, что положение его мало улучшено Цезарем. И потом, ремесленники, вольноотпущенники и земледельцы скорее пойдут за Брутом и Кассием, чем станут поддерживать ветеранов. С другой стороны нам угрожают все эти «отцы отечества», «Демосфены великого Рима», не сумевшие стать у власти после умерщвления Цезаря; они обижены, завидуют нам, честолюбие не дает им спать. И я решил провести законы, чтобы успокоить взволнованные умы. О, Цезарь, Цезарь! Зачем ты даровал амнистию псам-помпеянцам?

— А зачем мы даровали амнистию псам-убийцам? — отозвался Лепид, вставая. — Вот вино и фрукты. Возляг, прошу тебя, рядом со мною. Ты мне расскажешь о намеченных новых законах. А где же виночерпий? — обратился он к рабу. — Опять опаздывает? Скажи ему, что больше не буду марать своих рук о его варварское лицо!

Не успел раб выйти, как вбежал испуганный виночерпий. Это был лысый грек, с брюшком и маслянистыми глазами.

— Снова опоздал? — вымолвил Лепид свистящим шепотом. — Ступай к атриенсису, — пусть пришлет сюда Халидонию. Подожди. Не забудь сказать ему, чтобы он дал тебе тридцать ударов.

Грек упал на колени.

— Господин мой, — крикнул он с ужасом. — Прости меня еще раз… Ради высокого твоего гостя, друга трижды божественного диктатора! — И, обратившись к Антонию, заговорил по-гречески, умоляя его сжалиться над ним.

— Прости его, — сказал Антоний, — пусть наша дружба не будет омрачена криками истязуемого.

Лепид привстал на ложе.

— Встань, — сурово сказал он греку. — Я прощаю тебя последний раз. Позови Халидонию.

Когда вошла гречанка, настроение Антония изменилось.

— Поглядеть на нее — хороша! — воскликнул он.

Девушка была в легкой льняной тунике, обнажавшей колени, и в светлых сандалиях. От нее пахло духами — Лепид любил, чтобы рабы и невольницы, прислуживавшие за столом, душились.

Узнав консула, Халидония опустила глаза. Антоний подозвал ее. Гречанка хотела поцеловать у него руку, но он, не стесняясь Лепида, обхватил ее стан.

— Как живешь? — спрашивал он по-гречески. — Довольна ли? Господин отпустил тебя на волю?

Узнав, что она продолжает оставаться рабыней, Антоний шутливо обратился к Лепиду:

— Ты, наверно, влюблен в кого-нибудь, если не исполняешь обещанного.

— Не влюблен, а забываю, — ответил Лепид. — А забывчивость в такое тревожное время простительна.

— Я напоминаю тебе.

— Завтра она будет отпущена на волю. Антоний задумчиво поглаживал плечи девушки.

— Я хотел бы, чтоб она покинула твой дом и переселилась в мою виллу… Габии недалеко от Рима, и она могла бы бывать в Городе…

— …и видеться с тобою? — подсказал Лепид. — Понимаю. У тебя хороший вкус, Марк Антоний!

Девушка зарделась и, мягко освободившись из объятий консула, поспешила наполнить фиалы вином. Прислуживая, она избегала взглядов Антония: впервые ее удостоил внимания высший магистрат, и впервые она, бедная гимметская пастушка, могла помечтать о лучшей жизни.

Она слушала звучный голос Антония, но слов не понимала.

А консул говорил:

— Я изменю закон божественного Цезаря о судах: к декуриям всадников и сенаторов прибавлю третью декурию, которая будет состоять из центурионов и воинов. Таким образом в число судей должны будут выбираться центурионы и воины наравне с сенаторами и всадниками. Я возобновлю обжалование гражданами судебного приговора, уничтоженное Суллой и Цезарем: отныне каждый гражданин, обвиненный в преступлении против общественного порядка, не будет зависеть от воли продажных магистратов. И, наконец, предложу закон об обожествлении Цезаря.

— Твои законопредложения делают тебе честь, — сказал Лепид, подымая фиал. — Я должен обратить твое внимание на недовольство, которое вызовут выступления против законов Цезаря: противодействие твоих врагов…

Антоний тряхнул головою.

— Муж, предком которого был Геркулес, не страшится подлых нападок помпеянцев. Разве может меня уязвить стрела презренного Октавия, место которого было под ложем Цезаря?

Лепид засмеялся.

Допив вино, Антоний простился с другом, потрепал по щеке Халидонию и направился к двери.

VIII

Около восьми месяцев вел Цицерон упорную борьбу против Антония, и эти восемь месяцев подорвали его здоровье.