Власть и оппозиции

Зачастую в зарубежной и современной советской исторической литературе развязанный Сталиным с конца 20-х годов государственный террор рассматривается как закономерное продолжение борьбы большевиков с противниками Октябрьской революции в годы гражданской войны. Такое отождествление сознательно скрадывает коренные отличия в масштабах, функциях и объектах политических репрессий в ленинскую и сталинскую эпохи. Репрессии времён гражданской войны осуществлялись большевиками при активной поддержке масс, в обстановке, когда партия и её вожди разделяли с народом его жертвы и лишения. Удары наносились по силам старого режима, имевшим в своем распоряжении превосходно вооружённые и организованные армии, получавшим огромную материальную и финансовую помощь из-за рубежа. Непосредственные боевые действия против белых армий дополнялись борьбою с заговорами в тылу (во время гражданских войн разграничительная линия, отделяющая фронт от тыла, является вообще условной), служившими той же цели — контрреволюционной реставрации, т. е. восстановлению привилегий бывших господствующих классов царской России. В отличие от этого «террор 30-х годов был хранителем неравенства. Уже самим своим характером он был антинароден, и, будучи потенциально и действительно направленным против большинства, он был тотальным и огульным». Приведение в действие с начала коллективизации гигантского репрессивного государственного механизма «привело к постоянным инъекциям таких чудовищных доз страха в такие обширные части социального организма, что отравленным неизбежно оказалось всё тело. Стоило пустить в ход машину террора, превышавшего по размерам всё виданное дотоле, как она развила собственную инерцию, не поддававшуюся контролю» [3].

Сразу же после окончания гражданской войны политические репрессии резко пошли на убыль. В середине 20-х годов количество заключённых в советских тюрьмах и лагерях не превышало 100—150 тыс. человек. Из этого числа лишь несколько сот были осуждены по политическим мотивам. С 1928 года население лагерей стало неуклонно расти, достигнув в 1934 году более полумиллиона человек. Свыше четверти от этого числа составляли политические заключённые.

Репрессивные кампании Сталина вытекали из его страха не только перед крестьянством, но и перед рабочим классом и прежде всего его революционным авангардом — левой оппозицией. Всё нараставшая волна массового насилия была направлена не против врагов Октябрьской революции, а против врагов, которых создавал сам сталинский режим: крестьян, сопротивлявшихся насильственной коллективизации, и участников коммунистических оппозиций.

Своей авантюристической политикой в области экономики и массовыми репрессиями Сталин непрерывно добавлял к изначальным врагам Советской власти все новые и новые тысячи её действительных и потенциальных противников, отождествлявших социализм со сталинским режимом.

Одновременно с ударами по крестьянству — наиболее массовой силе сопротивления сталинскому режиму — жестокие удары наносились и по коммунистам, «виновным» в нерешительности, либо, напротив, в последовательности и усердии при проведении продиктованной Сталиным политики. Списание ответственности за провалы своего политического курса на его исполнителей было неизменной чертой сталинского правления.

Массовые репрессии не избавляли от дальнейших экономических провалов, а способствовали их приумножению. Авантюристические и произвольные решения выполнялись лишь частично и при этом неоправданно высокой ценой. Так, принудительная коллективизация не только до предела истощила производительные силы деревни, но и фактически затормозила развитие индустриализации.

Если власть устояла в начале 30-х годов, то не благодаря сталинскому руководству, а вопреки ему. Победа Сталина и возглавляемой им бюрократии в гражданской войне с крестьянством объяснялась тем, что рабочий класс противился реставрации капиталистических отношений, к которой неминуемо привела бы победа «русской Вандеи», и поэтому поддерживал бюрократию в её конвульсивной борьбе с крестьянскими массами. Кроме того, в эти годы город относительно слабо чувствовал репрессии, обрушивавшиеся преимущественно на сельское население. Наконец, немаловажное значение имело и то обстоятельство, что именно в этот период Сталин формировал социальную опору своего режима в лице привилегированных слоёв, к которым, помимо правящей бюрократии, относились рабочая аристократия и верхушечная интеллигенция.

Тем не менее положение Сталина к исходу рассматриваемого в этой книге периода было крайне непрочным. Своей политикой он восстановил против себя все классы и социальные группы советского общества, включая даже значительную часть правящей бюрократии. Несмотря на кажущийся триумф Сталина в борьбе со своими политическими противниками, значительная часть большевиков не считала его победу окончательной. Об этом свидетельствует попытка образования в 1932 году блока, состоявшего из представителей всех антисталинских оппозиций.