Власть и оппозиции

Все эти письма, обращённые к партийно-советской верхушке, выступают ярким свидетельством того, что партия в те годы не была столь «монолитна», как утверждала сталинская и постсталинская советская историография и как утверждают, хотя и с противоположной целью, современные антикоммунисты, возлагающие ответственность за преступления сталинской клики на всю партию. В действительности большевистские идеи продолжали жить в сознании множества коммунистов, видевших в сталинской политике жестокое поругание этих идей.

Выражения социального и политического протеста не исчерпывались индивидуальными попытками воззвать к разуму и совести руководителей. В 1932 году в ряде городов прошли выступления рабочих в связи со снижением норм карточного снабжения и нерегулярной выдачей продуктов по карточкам. Особенно внушительные забастовки и демонстрации развернулись в Ивановской области, куда для «наведения порядка» были направлены секретари ЦК Каганович и Постышев.

В письмах из СССР, публикуемых в «Бюллетене оппозиции», сообщалось об исключении из партии многих сотен рабочих за выступления против политики сталинской клики. Несмотря на это, «оппозиционные шатания» проникали не только в партийные низы, но и в среду аппаратчиков, постоянно ощущавших как давление сверху, в виде бесчисленных директив, требовавших неуклонного и безоговорочного выполнения беспощадных решений и нереальных планов, так и давление снизу, со стороны трудящихся, возмущённых этими планами и решениями.

Подспудное брожение аппарата усиливалось и в результате того, что Сталин периодически приносил в жертву всеобщему недовольству своей политикой значительную часть партийных функционеров, представляя их в глазах населения виновниками в «неправильном» исполнении «правильных» директив. Эти репрессии служили средством запугивания лояльных аппаратчиков, обеспечения их безоговорочного послушания и одновременно — средством «задабривания» народа, создания впечатления, что «центр» неуклонно наказывает «зло» на местах. Все карательные экспедиции в городе и деревне сопровождались расправой над представителями низового и даже среднего звеньев партийного и советского аппарата. Тем не менее низовой аппарат всё чаще уходил из повиновения аппаратной верхушке и переходил в фактическую оппозицию к ней.

Противоречия между верхними и низшими слоями аппарата вызывались и тем, что низовые партийные, советские и хозяйственные работники, находившиеся ближе к массам и сохранявшие с ними связь, в определённой мере отражали настроения рядовых тружеников. Как отмечалось в рукописном органе заключённых Верхнеуральского политизолятора «Воинствующий большевик», пассивное сопротивление сталинской политике выразилось в том, что низовой аппарат в промышленности «в условиях современного террора осмелился заговорить о „возмутительном отношении к бытовым нуждам рабочих“, осмелился усомниться в сталинской методологии исчисления реального уровня зарплаты, осмелился заявить о том, что ощущение основных слоёв рабочего класса в этом вопросе гораздо безошибочнее многих индексов» [560].

Если в 20-е годы, в обстановке относительного благополучия в стране, большинство коммунистов голосовало за «линию ЦК», слабо разбираясь в существе внутрипартийных разногласий, то в начале 30-х годов, несмотря на отсутствие легального оппозиционного движения, антисталинские настроения захватывали даже значительную часть бюрократии, считавшую Сталина виновником нараставших ошибок и преступлений. Сообщая о том, что «общее недовольство перекинулось и на аппарат», корреспондент «Бюллетеня» писал: «От иллюзий, связанных с личностью генсека и его политикой, кажется, не остается и следа. Безответственность узкой верхушки, её террор над партийным и советским аппаратом, дерганья и окрики, что „исполнители никуда не годятся“, только укрепляют недовольство самого аппарата. Своей спиной он расплачивается за вчерашние директивы Центра» [561]. «Бюрократия чувствует,— говорилось в другом письме,— что ею внизу очень недовольны, и переносит свою возрастающую тревогу на Сталина… „Гениальности“ Сталина никто не верит» [562].

Несмотря на нескончаемый поток славословий, публиковавшихся в печати, положение Сталина к концу первой пятилетки было, как никогда, непрочным. Сталинская клика всё более отчуждалась не только от партийной массы, но и от рядовых аппаратчиков. В письмах из СССР сообщалось, что «в партии отсутствует какая бы то ни было информация о том, что думает ЦК, как он оценивает положение» [563], что «замкнутость партийной верхушки сейчас так велика, что сведения о её внутренней жизни почти не проникают вниз. К тому же внутренние бои разыгрываются не в официальных учреждениях, как Политбюро, ЦК и пр., а в четырёх стенах генерального секретариата, в тесном и теснейшем кругу» [564].