Власть и оппозиции

Спустя несколько дней после получения Сталиным писем Савельева, Эйсмонт и Толмачёв были допрошены в ЦКК и ОГПУ. В своих показаниях и на очной ставке с Никольским Эйсмонт отвергал его наиболее одиозные обвинения, но признавал, что в беседах с Никольским и с другими своими товарищами он резко критиковал методы проведения коллективизации и говорил, что можно было бы избежать многих жертв, «если бы ЦК своевременно и твёрдо пресекал извращения». Эйсмонт признал также, что у него сложилось впечатление, что «ряд членов ЦК ВКП(б), например, Комаров, Колотилов, Шмидт, Томский, других не помню,— имеют сомнение по ряду решений ЦК ВКП(б), но не голосуют против или из соображения единства партии, или считают бесполезным, имея в виду, что за Сталиным всё равно будет большинство». Приписываемую ему наиболее «криминальную» фразу Эйсмонт изложил следующим образом: «в разговорах со Смирновым и Толмачёвым мы говорили: неужели в партии нет человека, который мог бы заменить Сталина» [712].

На допросах в ЦКК Эйсмонт и Толмачёв говорили, что они испытывали тревогу в связи с развалом насильственно созданных колхозов и уничтожением в них всякой личной заинтересованности в труде, который «держится на голом принуждении и репрессиях», и считали возможным возникновение весной 1933 года крестьянских восстаний на Северном Кавказе. На заседании Президиума ЦКК в центре внимания оказалась, разумеется, фраза о необходимости «убрать» Сталина. По этому поводу Постышев угрожающе заявлял допрашиваемым: «Для нас понятно, что значит „убрать“. Убрать — убить. Для меня, когда говорят „убрать“, это значит убить. Это уголовный, контрреволюционный язык» [713].

Президиум ЦКК поручил ОГПУ дальнейшее ведение дела Эйсмонта и Толмачёва. Сразу же после заседания Президиума они были арестованы. Одновременно был арестован их товарищ, старый большевик Попонин. На последующих допросах выяснилось, что Смирнов, Эйсмонт и Толмачёв обменивались мнениями о членах ЦК, от которых они ожидали поддержки своей точки зрения о необходимости замены Сталина на посту генсека. В качестве возможных кандидатов на этот пост назывались сам А. П. Смирнов, а также Ворошилов и Калинин, которые, по словам Эйсмонта, «намечались старыми большевиками». Судя по всему, настроения «тройки» разделялись многими близкими ей коммунистами, в том числе членами ЦК, в силу чего она надеялась, что «переживаемые трудности заставят и уже заставляют ЦК пойти на изменение курса в направлении, которое мы считали правильным» [714].

Внимание следствия было сосредоточено на А. П. Смирнове, о взглядах которого удалось получить следующие показания. Смирнов говорил: «Черт знает что, до чего мы докатились, до чего и царское правительство не докатывалось»; «тов. Смирнов, хорошо зная сельское хозяйство, ярко рассказывал о неумении организовать труд в колхозах и заинтересовать колхозников». Смирнов говорил своим товарищам о невыполнимости плана хлебозаготовок, особенно на Украине; он составил таблицу, из которой следовало, что «мы теперь в отношении мясозаготовок скатились до 80—90-х годов (XIX века.— В Р.)» [715].

Сообщая эту информацию в справке, адресованной председателю ЦКК Рудзутаку, начальник секретно-политического отдела ОГПУ Молчанов присовокуплял, что ещё в 1930 году от ряда лиц, проходивших по делу «Трудовой крестьянской партии», были получены сведения об их близости со Смирновым.

Особый интерес следствие проявило к встречам и беседам арестованных с Рыковым. В следственных материалах данное дело имело и другое название: «Дело Рыковской школы» (очевидно, потому, что А. П. Смирнов в 1928—30 годах был заместителем Рыкова в Совнаркоме РСФСР). Однако от подследственных в этой части удалось добиться лишь двух сообщений: 1. После возвращения Эйсмонта с Северного Кавказа Рыков просил его приехать и рассказать о положении дел в этом регионе и деятельности там комиссии Кагановича (эта встреча не состоялась); 2. Рыков говорил: «Мы тяжёлый год переживаем. Как только мы его переживем» [716].

Во время следствия продолжалась активная провокаторская деятельность Никольского и его жены, которая, по его словам, «работала по моим указаниям, как добровольная разведчица в этом деле» и помогла установить, что Смирнов получал «молниеносную информацию» от своих друзей из ОГПУ о ходе следствия [717]. В награду за эти действия Никольский был послан лично Сталиным и Кагановичем на работу в качестве заместителя начальника строительства БАМа. В 1933—34 годах он был привлечён органами ГПУ к агентурной работе, а в 1942 году был оформлен агентом НКВД. Его жена также вела агентурную работу на БАМе и, в частности, обнаружила у одного из своих сотрудников письма Троцкого, после чего он был арестован.