Власть меча

– Моя квартира как раз по пути к Олимпийской деревне. Это не займет много времени, а потом Ганс отвезет тебя.

Хейди не была уверена, как ей остаться с Манфредом наедине, не насторожив его, но теперь он принял ее предложение без лишних слов. Остаток дороги он молчал, и Хейди ощущала его напряжение, хотя и не делала новых попыток прикоснуться к нему.

А Манфред думал о Саре, стараясь вызвать в памяти ее лицо, но оно расплывалось в нечто вялое и безжизненное. Манфреду хотелось велеть Гансу ехать прямиком в Олимпийскую деревню, но он не находил в себе сил сказать это. Он понимал, что они делают что-то неправильное, нельзя оставаться наедине с молодой красивой женщиной, и пытался убедить себя, что все вполне невинно, но потом вспомнил прикосновение ее руки и застыл.

– Болит? – неверно поняла его Хейди.

– Немного, – прошептал Манфред, и у него сорвался голос.

Труднее всего ему было после боев. Много часов после схватки он был взвинчен и страдал от повышенной чувствительности, словно его телу нравилось играть с ним в сатанинские игры. Манфред ощущал, что именно это происходит с ним сейчас, и от унижения и стыда горячая кровь бросилась к его лицу. Что подумала бы эта чистая, невинная немецкая девушка, если бы догадалась о грязном и непристойном возбуждении? Манфред открыл было рот, чтобы сказать, что не пойдет с ней, но она уже наклонилась вперед:

– Спасибо, Ганс. Высади нас здесь, на углу, и можешь подождать в конце квартала.

Она вышла из автомобиля и шагнула на боковую дорожку, и Манфреду ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

В вестибюле большого здания было полутемно.

– Извини, Манфред, я живу наверху, а лифта здесь нет.

Подъем по лестнице помог ему взять себя в руки; наконец Хейди впустила его в маленькую однокомнатную квартирку.

– Это и есть мой дворец, – слегка виноватым тоном произнесла она. – Сейчас в Берлине очень трудно найти квартиру. – Она показала на кровать. – Садись сюда, Манфред.

Она сбросила жакет, надетый поверх белой блузки, и приподнялась на цыпочки, чтобы повесить его в шкаф. Грудь девушки тяжело качнулась, когда она подняла белые гладкие руки.

Манфред отвел взгляд. У одной из стен стояли книжные полки; он увидел несколько сочинений Гёте и вспомнил, как его отец любил этого автора. «Думай о чем угодно, – приказал он себе, – о чем угодно, кроме этих пышных грудей под тонкой белой тканью».

Хейди ушла в маленькую ванную комнату, и Манфред услышал, как полилась вода и звякнуло стекло. Потом девушка вернулась с маленькой зеленой бутылочкой в руке и с улыбкой поставила ее перед Манфредом.

– Ты должен снять куртку и рубашку, – сказала она.

Манфред промолчал. О таком он не подумал.

– Этого не следует делать, Хейди, – наконец проговорил он. – Это… неприлично.

Она мягко засмеялась, издав тихий гортанный звук, и сквозь смех пробормотала:

– Не смущайся, Манфред. Смотри на меня как на медсестру.

Она осторожно помогла ему снять куртку. Ее груди снова качнулись вперед и едва не задели лицо Манфреда, прежде чем она отступила назад и повесила его куртку на спинку единственного стула, а потом, через несколько секунд, сложила на стуле его рубашку. Хейди подогрела бутылочку под горячей водой в ванной, и теперь лосьон мгновенно впитывался в кожу Манфреда, успокаивая. Пальцы Хейди, искусные и сильные, сновали по его плечу.

– Расслабься, – прошептала она. – Вот здесь, я чувствую. Мышца напряжена, зажата. Расслабься, пусть боль просто уйдет. – Она осторожно наклонила вперед его голову. – Прислонись ко мне, Манфред. Да, вот так.

Она стояла перед ним, слегка выгнувшись вперед, так что лоб Манфреда прижался к нижней части ее торса. Живот у Хейди был теплым и мягким, а голос гипнотизировал, и Манфреда окатывали волны удовольствия от прикосновения массирующих пальцев…

– Ты такой крепкий и сильный, Манфред, такой белый, сильный и красивый…

До Манфреда далеко не сразу дошло, что́ она сказала, но ее пальцы продолжали гладить и ласкать, и все рациональные, рассудочные мысли вылетели у него из головы. Он теперь осознавал лишь ее руки и тихие ласковые похвалы, а потом осознал кое-что еще: теплый мускусный запах, исходивший от живота, к которому он прижимался лицом. И хотя он не узнал в нем запаха здоровой молодой женщины, физически возбужденной и готовой к любви, его реакция оказалась инстинктивной, и скрывать ее стало невозможно.

– Хейди… – Его голос сильно дрожал. – Я люблю тебя. Господи, прости меня… но я люблю тебя!

– Да, mein Schatz[23], я знаю, – прошептала Хейди. – И я тоже тебя люблю…

Она мягко опрокинула его на кровать и, стоя над ним, начала медленно расстегивать пуговки белой блузки. И ее пышная, белая, шелковая грудь, увенчанная рубинами, была самым прекрасным, что видел в жизни Манфред.

– Я люблю тебя! – бесконечно восклицал он в течение той ночи, каждый раз другим тоном – изумления, благоговения и экстаза, потому что то, что она делала с ним и для него, превосходило все его воображение.