Власть меча

4 сентября 1939 года, через день после объявления Великобританией и Францией войны нацистской Германии, генерал Барри Герцог обратился к парламенту Южно-Африканского Союза.

– Моя печальная и тяжелая обязанность – сообщить парламенту, что правительство разделилось в вопросе о политике нашей страны в войне, которая в данный момент идет между Великобританией и Францией с одной стороны и Германией – с другой.

Он помолчал, вернул на нос очки, осмотрел лица людей, сидевших перед ним в первом ряду, а потом с серьезным видом продолжил:

– Я твердо убежден, что ультиматум, предъявленный Германии британским правительством в связи с оккупацией Польши вермахтом, ни к чему не обязывает нашу страну и что немецкая оккупация Польши не представляет угрозы безопасности Южно-Африканского Союза…

Со скамей оппозиции донесся одобрительный гул, и доктор Дэниэл Малан, похожий в очках на лягушку, благосклонно улыбнулся; в то же время Сматс и его сторонники на правительственных скамьях столь же громко выразили протест.

– Это локальный спор между Германией и Польшей, и он не дает нашей стране повода к объявлению войны, – продолжал Герцог. – Соответственно, я предложил Южно-Африканскому Союзу сохранять нейтралитет; мы уступим военно-морскую базу в Саймонстауне[81] Великобритании, но во всем прочим продолжим существующие отношения со всеми воюющими державами, как будто никакой войны нет.

Стареющий премьер-министр был красноречив и убедителен, и Блэйн Малкомс во время его речи украдкой наблюдал за реакцией сторонников Сматса.

Он знал, кто из них твердо, как он сам и оу баас, намерен поддержать Британию, а кто не уверен и может дрогнуть. Герцог продолжал говорить, и Блэйн отмечал реакцию слушателей; с недоверием и растущим стыдом он предчувствовал позорное решение, которое готов был принять парламент. Вместе со стыдом рос и его гнев.

Генерал Герцог продолжал говорить. Блэйн слушал его только краем уха, потому что одновременно писал записку, собираясь передать ее оу баасу, но вдруг с новым вниманием прислушался к словам премьер-министра.

– Наконец, говоря об этической стороне вторжения Германии в Польшу, я склонен оправдать это действие, учитывая соображения безопасности германского государства…

Блэйн воспрянул; он скорее почувствовал, чем увидел неожиданный шок и отвращение, охватившее тех, кто начал склоняться к нейтралитету.

«Он зашел слишком далеко, – написал Блэйн на чистом листке. – Он защищает агрессию Гитлера. Мы победили».

Он вырвал листок из блокнота и протянул генералу Сматсу. Тот прочел записку и молча кивнул. Потом встал, чтобы представить свои доводы.

– Британия – наш друг, наш старейший и лучший друг. Мы должны быть с нею до конца, – сказал он высоким голосом с отчетливым малмсберийским[82] акцентом.

– Вторжение Германии в Польшу – вовсе не локальный спор, его последствия выходят далеко за рамки спора о Данцигском коридоре, они затрагивают сердца и души всех свободных людей в каждом уголке земного шара.

Когда наконец вопрос об участии в войне или сохранении нейтралитета был поставлен на голосование, националистическая партия доктора Малана единодушно проголосовала за нейтралитет, как и треть партии самого Герцога и три его министра.

Однако в тот день победили генерал Сматс и его сторонники: Рейтц, Малкомс, Статтафорд, и другие, – и большинством в восемьдесят голосов против шестидесяти семи Южная Африка объявила войну нацистской Германии.

В последнем отчаянном усилии генерал Герцог призвал к роспуску парламента и общим выборам, но генерал-губернатор[83] сэр Патрик Дункан отказал в этой просьбе, принял отставку старого генерала и предложил генералу Яну Кристиану Сматсу сформировать новое правительство и вести страну к войне.

* * *

– Оу баас не отпускает меня, – с горечью сказал Блэйн. Сантэн побежала к нему через спальню коттеджа, встала на цыпочки и обняла.

– Слава Богу, Блэйн, дорогой. Я молилась и молилась, и Он ответил на мои молитвы. Я не могу потерять вас. Ни тебя, ни Шасу – я этого просто не переживу.

– Я не горжусь тем, что останусь дома, когда остальные уедут.

– Ты уже сражался на одной войне, сражался смело, бескорыстно, – сказала она. – Здесь ты в тысячу раз нужней, чем если будешь мертвым лежать на поле боя в чужой стране.

– Оу баас убеждал меня в этом, – вздохнул он. Обняв Сантэн за талию, Блэйн проводил ее в гостиную, и она поняла, что сегодня они не будут заниматься любовью. Слишком сильно он расстроился. Она поняла, что сегодня он хочет только говорить и ее долг слушать, пока он будет выплескивать свои сомнения, страхи и тревоги.

Он излагал путано, непоследовательно, а Сантэн сидела рядом, так чтобы можно было протянуть руку и коснуться его, и внимательно слушала.