Власть мошенников

— Медицина! — вдруг воскликнул он, настолько охваченный возбуждением, что не задумывался над смыслом своих слов. — Если теория Ламарка справедлива, запрет на медицину приобретает смысл! Ошибка неопытного врача искалечит не только одно существо, но и все последующие поколения. Первые эксперименты, скажем, нечто вроде бурения дыры в черепе, чтобы выпустить злых духов, могли оставить шрамы в буквальном смысле на целую вечность. Если гены были рецессивными, то давние искусственные генетические пороки, приобретенные увечья, вроде этого, оставались бы в дормантном состоянии. Но когда-нибудь они развернулись бы — неизвестно когда, может, через десяток поколений!

— Так и происходит, — мрачно подтвердила К'астилль. — Вплоть до нынешних поколений мы платим за ошибки неумелых ветеринаров, совершенные тысячи лет назад. Есть множество легенд о самоуверенном глупце, который пообещал прогнать болезнь и оставил пациента безнадежным калекой, вынужденным передавать свое уродство генам всех потомков.

Мощный хвост К'астилль раздраженно застучал по траве. Внезапно она словно увеличилась в размерах, стала более свирепой, чужой, незнакомой, чем минуту назад.

— Люсиль, тебе придется ответить на самый отвратительный из вопросов. Слова Чарли подразумевают, что среди людей медицинская практика разрешена. Это правда? Неужели вы охотно и без стеснения позволяете ветеринарам играть с вашим организмом?

Люсиль поборола искушение солгать, понимая, что честный ответ принесет ей одни неприятности. Но она вспомнила о Пите Гессети. Они не делали попыток скрыть повязку, наложенную Чарли. И даже если бы они не лечили Пита, убрали бы повязку, как они могли бы избежать объяснений по поводу человеческой медицины?

Хуже того, К'астилль относилась к Люсиль с доверием и сама заслуживала его — это требовало, чтобы Люсиль сказала правду, пусть даже горькую правду. Наконец Люсиль заговорила — медленно, с трудом подбирая каждое слово:

— Нет, запрета на медицину у нас не существует. Мы называем наших «ветеринаров» врачами и высоко ценим их труд. В своем роде умение наших целителей сравнимо с вашими познаниями в биоинженерии. Врачи уничтожили множество болезней и причин смертности. Медицина приносит нашему народу огромную пользу, и для таких существ, как мы, не было причин запрещать целительство.

Эти слова заставили К'астилль содрогнуться — так, как если бы Люсиль сказала о том, что нет ничего дурного в избиении младенцев или убийстве.

— Отвращение кипит внутри меня, — произнесла К'астилль на родном языке.

— К'астилль, не суди нас так строго, — перешла Люсиль на английский. — Мы живем иначе, чем вы. И ваша и наша культура складывались под воздействием биологии. Мы неоднократно слышим о частых, даже заурядных самоубийствах и убийствах ваших стариков. Об этом мы ни разу не говорили, ибо никому не дано судить о том, чего он не понимает. Я до сих пор ничего не могу понять. У людей убийство считается вопиющим преступлением, самым страшным из грехов. А твои жалобы на нигилистов вполне умеренны, словно ты лишь отчасти не одобряешь их обычаи. Мне же они кажутся безжалостными, безнравственными убийцами.

Раньше целители зензамов убивали и калечили, и потому вы запретили медицину. Ладно, пусть будет так. Значит, вы готовы умирать от инфекций, ран и болезней, хотя вполне способны вылечиться от них. Но судить вас я не собираюсь.

У нас врачи спасают жизнь нам и нашим детям, приносят огромную пользу. И я не стану извиняться за них или за нас.

Прежде чем ответить, К'астилль издала гортанное и низкое восклицание.

— Ты говоришь, что у вас не допускаются самоубийства и убийства людей, которые достигли Разделения, стариков, как ты их назвала. Такие поступки вы называете безнравственными. Но разве честь и нравственность допускают, чтобы им позволяли страдать, впадая в безумие?

— Ты сама ответила на свой вопрос. У нас старики редко страдают психическими расстройствами. Да, такие встречаются, но их число слишком мало.

— Значит, люди остаются в здравом рассудке после Разделения, после того, как они становятся ростками? — В голосе К'астилль прозвучало неподдельное изумление.

Момент был напряженным. Люсиль приоткрыла рот, желая ответить, но тут же все поняла и воззрилась на К'астилль. Внезапно все встало на свои места: загадочные замечания, трудности аборигенов в изучении чужой речи, отвращение к Разделению — все вдруг приобрело смысл. Ужасный, невозможный смысл. Люсиль требовалось время подумать, но времени не было. Упускать момент не стоило.

— Чарли, К'астилль, я только что все поняла! — воскликнула она. — К'астилль, произошло серьезное недоразумение — причем по моей вине, ибо все понимание вашей культуры основано на моей работе, узнанных мною значениях слов вашего языка. Я совершила досадную ошибку. С первого дня я слышала слово «Разделение» и сочла его эвфемизмом, приукрашенным, приемлемым названием смерти. Но я ошиблась. Значит, Разделение — это что-то иное?