Власть мошенников

— Привет, Джонсон, — проговорила Люсиль, входя в кабинет. Ее голос приглушало стекло шлема.

— Привет, Люсиль. Как дела?

— Отлично, — сообщила она, избавляясь от шлема. — Здесь у меня бывают дни двух видов: в одни из них я теряюсь в догадках, почему мы топчемся на одном месте, а в другие — поражаюсь, какого прогресса можно достичь за столь короткое время. Сегодня у меня как раз день второго типа, — с усмешкой добавила она. — В программе распознавания речи аборигенов на слух наконец-то удалось выловить большинство ошибок — это уже достижение.

С тех пор как экспедиция приземлилась на планету, произошло небывалое событие: военнообязанный иммигрант Люсиль Колдер и лейтенант Джонсон Густав стали друзьями. Такого не могло быть, и все-таки это случилось. Но в их дружбе еще оставались границы, притом весьма определенные: они не обсуждали войну, не строили догадок о случившемся, когда известия из новой провинции гардианов, Новой Финляндии, вдруг перестали поступать. Что-то произошло. Гардианам явно не повезло — и теперь они развернули бурную подготовку к очередному удару. Такие слухи доносились до членов экспедиции с охваченной лихорадочной деятельностью ОСГ «Ариадна». И Люсиль и Густав сгорали от любопытства, но не могли признаться в нем друг другу.

— Ну что, состряпал очередной отчет? — поинтересовалась Люсиль.

— Угу. Начальству вынь да положь идеальный электронный переводчик — причем немедленно, и большие шишки никак не могут понять, что такой переводчик нельзя попросту снять с полки. Мне до отвращения надоело объяснять, почему так трудна работа с переводчиком совершенно нового для нас языка.

— Чертовы бюрократы! Ваши ничем не лучше наших.

Густав хмыкнул, но ничего не ответил. Люсиль по-прежнему проводила границу между «своими» и «чужими», не в состоянии причислить себя к гардианам. Даже получив возможность осуществить первый контакт и будучи удостоенной всех привилегий и свободы, которая была необходима для выполнения работы, порученной ей гардианами, Люсиль отказывалась забыть, что она всего лишь пленница.

Все это осложняло положение Густава, поскольку подвергало сомнению и мотивы его поступков. Он понимал, что и он сам — только узник начальства, что он связан по рукам и ногам бесконечными и невозможными амбициями вышестоящих гардианов. Он знал, что положение на Столице может лишь ухудшиться в результате плохих вестей. И когда он спрашивал себя — а такое случалось часто, — почему Люсиль не отказывается от работы, он был вынужден задавать подобный вопрос самому себе.

«Потому, что это неслыханная возможность, от каких не отказываются. Потому, что именно из-за мечты встретиться с инопланетянами большинство парней стремятся служить в космофлоте. Потому, что эту работу мы делаем для всего человечества, а не для своры идиотов, живущих сейчас во дворце на Столице. Потому, что отказ был бы равносилен самоубийству. Потому, что тогда наше место занял бы кто-нибудь другой, и еще неизвестно, каким был бы этот человек…» Постепенно он доходил до менее убедительных и более неудобных причин. Хотя Густав не мог дать однозначный ответ, почему он продолжает эту работу, он не сомневался, что Люсиль знает ответ. И это означало, что доверять ей следует лишь в определенных пределах. Это не нравилось Густаву: Люсиль Колдер стала для него тем, чего не может позволить себе офицер разведки, даже бывший, — другом среди врагов.

Наконец Густав нарушил молчание, упомянув о своем отчете. Они заговорили об обычных лагерных делах, о прогрессе учеников в освоении языка, о необходимости прекратить полеты над планетой, на которых так настаивал этот кретин Ромеро. Незаметно разговор перешел к центральной и неизменно волнующей обоих теме — к аборигенам Заставы.

— Они нравятся мне, в особенности К'астилль, — призналась Люсиль. — Пользоваться этим чертовым языком — все равно что жевать резину, но нам уже удается договориться: либо я стала лучше понимать ее, либо она научилась давать объяснения.

— А что ты можешь сказать о них, судя по языку? — поинтересовался Густав.

Люсиль лишь пожала плечами:

— Я не ксенопсихиатр и не этнолог, в сущности, даже не лингвист. Два особенно ярких отличия их языка — звуковая структура и явное пристрастие к пассивным залогам. Ты же видел мои переводы — все они какие-то неловкие, потому что в языке 3—1 почти не употребляются выражения действия, а в английском пассивный залог выглядит нескладно. Мы говорим: «Она вошла в эту дверь», они же скажут: «Дверь с данным расположением была пройдена неким лицом», и выходит какая-то чушь. Но способ выражения подобной пассивности на языке 3—1 является очень кратким и точным. Глагольная конструкция — единственное слово с нужной приставкой, суффиксом и интонацией, придающей особое значение. Перевод подобных выражений на английский или большинство других человеческих языков — практически невозможная задача.

— А ты не думаешь, что это характеризует наших местных друзей с определенной стороны?