Власть над миром. История идеи

Международное право XIX в. было двуликим: юристы, подводя законные основания под колониальную экспансию, в то же время защищали уникальность Европы как общества суверенных национальных государств. В труде 1868 г. о национализме и интернационализме Фрэнсис Либер подчеркивал их взаимную сочетаемость: «Цивилизованные страны пришли к созданию сообщества и день за днем формируют благосостояние своих народов под наблюдением и защитой закона наций»[86]. В этом смысле закон являлся олицетворением представлений Мадзини о Европе для наций.

Двойственность нового подхода – гуманистические отношения между цивилизованными государствами и одновременно отказ от оговорок и ограничений, сформулированных более ранними теоретиками закона касательно построения и регулирования отношений с менее влиятельными народами за пределами Европы, – как никогда отчетливо проявилась в одном из самых крупных достижений юриспруденции того времени – Кодексе военных законов, принятом на Гаагской конференции. К 1898 г., когда царь Николай II предложил созвать большую мирную конференцию, гонка вооружений в Европе шла полным ходом, и политики все больше беспокоились по поводу военных расходов[87]. Тем не менее стоило им собраться в Гааге, и острые разногласия между участниками чуть было не сорвали конференцию. В частности, там разразились острые дебаты между германцами с одной стороны и бельгийцами и голландцами с другой – они касались правил военной оккупации. Немцы, памятуя о событиях во Франции в 1870–1871 гг., требовали безусловного подчинения от жителей оккупированных территорий; другая сторона, также помнившая те времена, настаивала на том, чтобы у гражданского населения не было никаких обязательств, а над оккупационными войсками осуществлялся строгий контроль. К счастью, Федор Мартенс нашел выход из положения, и в преамбуле к Гаагским соглашениям, касающейся законов и обычаев войны, было преднамеренно расплывчато записано, что «население и завоеватели защищены и подчиняются принципам международного права, основанным на традициях, сложившихся между цивилизованными странами, на законах гуманности и на требованиях общественного мнения».

Доктрина военной оккупации должна была регулировать временное положение дел, при котором войска одного суверена управляли на территории другого, не ставя под сомнение претензии последнего на единоличный контроль. Само это понятие возникло только после поражения Наполеона. Ранее государства получали контроль над территориями других государств, просто одержав победу в войне. Однако система Концерта упразднила этот порядок, поскольку он основывался на предположительном снисхождении к притязаниям всех суверенов – членов Концерта. Если они хотели сосуществовать, а Концерт – играть свою роль, то одностороннее право захватывать территории путем войны исчезало, а ему на смену приходили переговоры с учетом интересов других держав и признание прав путем заключения договоров. Такая формальная военная оккупация как временное состояние – нечто среднее между боями и заключением мира – впервые была вынесена на обсуждение только в 1844 г.

Однако этот подход, разработанный для смягчения отношений между европейскими державами, не годился для «диких народов», поскольку они не имели признанного суверена. Земли «варваров», например в Северной Африке или на Ближнем Востоке, можно было «оккупировать»; на практике же такая оккупация зачастую становилась постоянной, как произошло у русской армии с оттоманской Болгарией и у войска Габсбургов с Боснией во время Ближневосточного кризиса 1875–1878 гг. Болгария стала сначала автономной, а затем независимой, в то время как Босния превратилась в часть Австрийской империи. Вместо того чтобы сохранить оттоманские институты нетронутыми, оккупанты приступили к коренным реформам: после 1878 г. Габсбурги вершили в Боснии свою цивилизующую миссию, точно так же как русские в Болгарии, а англичане в Египте. Один из теоретиков права после американской оккупации Ирака в 2003 г. назвал это «трансформирующей оккупацией»: безусловно, она не имела ничего общего с Гаагскими соглашениями.