Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

Проклятая Каменная Морда, мертвой хваткой держащая мою судьбу, дала понять: соверши это — и я освобожу тебя. Если мы и встретимся когда-нибудь, то только на равных. Я перестану давать тебе советы, звучащие как приказы и подлежащие исполнению как приказы, а не как советы.

Человеку всегда кто-то приказывает, называя прессинг заботой. Мы хотим тебе добра! — ухмыляются господа начальники, попирая твою жизнь кованым сапогом. Мы знаем, как привести тебя к благополучию и безопасности. А если нет, то хотя бы к свету и праведности. И однажды ты либо отрываешь ненавистный сапог вместе с ногой, либо так и лежишь мордой в грязь, утешаясь воздаянием за послушание. А какое тут может быть воздаяние? Одобрительное похлопывание "Хорошая собачка!" и брошенная сверху кость?

Вот почему я, пренебрегая уколами опасений, рискуя собой и напарником, шла по плану, точно ледокол по торосам.

Вот она, усадьба. Есть здания, созданные внушать отвращение. Причем не только к себе, но и к своему архитектору, к своему владельцу, к друзьям владельца, к профессии владельца, к его образу мыслей и образу жизни. Дома-фурункулы. Они не строятся — они зарождаются органическим путем и вызревают прямо на местности, окруженные зоной воспаления.

Сооружение выглядело так, словно монстрюозную дачу госчиновника, разжиревшего на миллионных откатах, скрестили со слащавым пряничным домиком — а порожденного ими ублюдка окружили бетонным забором и поставили в жиденьком московском лесочке, чтоб общественность позлить.

Нас с Дубиной одновременно передернуло. Но мы побрели ко входу, утопая в сугробах.

Если вы помните, внешность у нас с Дубиной довольно специфическая. Ну так на момент задания она ни капельки не изменилась. Я по-прежнему напоминала пожилого викинга в татуировках через всю физиономию и с седыми косами по периметру головы, а Дубина — глыбу песчаника в застарелых шрамах. И все же облик значения не имел. Я знала: нас примут за кого надо. Вот кого им там сейчас надо, за того нас и примут.

На пороге дома стояла тетка, одетая в тренировочный костюм, вызывающий АДСКОЕ раздражение. Подобные наряды навевают образы уголовных элементов, выслушивающих приговор в зале суда — именно в таком прикиде. О дебиловатых пацанах, которые в аналогичных костюмчиках зарабатывают себе на приговор в зале суда. Словом, тетенькины треники сочились тошнотворной совковой чернухой.

Неожиданно мне стало скучно. До отвращения, до депрессии скучно. Бог ты мой, — подумала я, — во что я ввязалась? В очередную серию приключений мадам Каменской? И вся наша судьбоносная авантюра будет изгажена лицезрением унылого быдла?

Не извольте беспокоиться. Чичас все исправим! — усмехнулась где-то вдали Каменная Морда.

На второй взгляд, тетенька не сильно преобразилась. Зато ее наряд превратился в стилизацию китайской куртки и штанов из дивного шелка-атласа-муара, покрытого искуснейшей вышивкой. Юдашкин, увидев такое, самолично удавил бы своих вышивальщиц, а после и сам бы удавился. И поделом.

Заодно и дом приобрел пагодообразное благородство и таинственность. Китайский колорит меня удивил, но и освежил. Я поняла: не все еще потеряно. Я могу повлиять на этот мир. Хоть он и чужой мне. Совсем чужой. И я в нем уязвима как нигде и никогда.

Прежде чем я воззвала непосредственно к китайским богам, тетка оглядела меня и процедила: "Ну наконец-то!" — странно знакомым и оттого еще более неприятным голосом. Но я уже устала удивляться странностям этого вечера. В чужих мирах первой отрубается способность удивляться. Надо только привыкнуть к мысли, что самое удивительное здесь — ты.

Мысленно приказав себе не паниковать, я вошла.

И буквально с порога шагнула в пиршественный зал.

Общее ощущение крепко бюрократизированной роскоши ударило по мозгам. Много света, много мозаичных панно, много дорогих тканей и много изысканных яств. Выделить что-нибудь одно и рассмотреть как следует — никакой возможности. Тем более, что для меня нашлись дела и поважнее.

Навстречу мне шел опасный сумасшедший. Человек, в глазах которого плескалась лава застарелого безумия. Глядя в эти раскаленные дыры на заурядном человеческом лице, я сказала себе: вот она, смерть. Медленная, мучительная, беспричинная. Этот псих не остановится, пока не вымотает мне всю душу, а что останется, бросит… Ну куда-нибудь бросит. Собакам. В темницу. В безымянную могилу. В замковый ров. Все равно. Тому, что останется, будет уже все равно.

И тут существо с глазами, как жерла вулкана, вдруг… улыбнулось. Счастливой детской улыбкой. И раскрыло объятья. И заявило: наконец-то. Наконец-то ты здесь, мой дорогой названый братец.

Это я. Братец. Дорогой. Названый. Ага. Угу. Ясно. Наша с Дубиной магическая мимикрия приносила плоды. Меня это чудовище приняло за долгожданного названного братца. А Дубину за кого? За его любимую жену?