Власть научного знания

научное понимание значимых глобальных систем, влияющих на повышение температуры Земли, по-прежнему остается сравнительно незрелым. […] Научная точность докладов МГЭИК по-прежнему недостаточная. Мы видим лишь приблизительные оценки глобального потепления и его последствий, а углеродные модели не в состоянии адекватно объяснить круговорот углерода в природе (Haas, 2004: 581 и далее).

Далее Хаас критикует МГЭИК за то, что предложенные ею сценарии настолько приблизительны, что не вызывают никакого политического интереса у стран-участниц (Haas, 2004: 581 и далее). Эта оценка отчасти верна, однако не затрагивает главного. Хаас исходит из того, что если ученые смогут лучше понять проблему, то и климатическая политика будет лучше. Такая аргументация, однако, ставит его в непростое положение. По сути, он является сторонником климатической политики, но в то же время, как и скептики, требует улучшения научных исследований, якобы необходимых для ее оправдания. Если следовать его логике, то не покидает впечатление, что провал МГЭИК является для него неожиданностью. Соответственно, МГЭИК он считает «крайним случаем» и сравнивает его с «большинством остальных транснациональных и глобальных экологических вопросов», где научный консенсус предшествовал политическим дискуссиям. Как мы показали ранее на примере ситуации вокруг озонового слоя, это не так. Здесь прогресс в научных исследованиях шел параллельно с политическим процессом, а некоторые важные научные результаты были получены уже после того, как были приняты важные политические решения. Кейнс разрабатывал свою теорию в период, когда он уже был консультантом при правительстве. Лишь евгеника уже состоялась как наука в виде дарвинской теории эволюции. Вывод Хааса о том, что климатологию нужно защищать от политики, безусловно, правильный, особенно в контексте недавнего кризиса доверия после «климатгейта»[159]. Однако Хаас, на наш взгляд, слишком многого ждет от научного консенсуса, который, как он надеется, может решающим образом повлиять на политику.

Кризис

Остается надеяться только на то, что правительства возьмут курс на новую, радикальную климатическую политику, когда поймут, что все другие альтернативы себя не оправдали. Как пишут Оливер и Пембертон (Oliver & Pemberton, 2004: 416), «существующим на данный момент институтам нужен шок (или несколько шоков) извне, чтобы направить трансформационные силы в правильное русло, причем шок этот должен быть достаточно сильным, чтобы он навсегда смел прочно утвердившийся алгоритм принятия решений». Вот как описывают значение кризисов для реструктуризации дискурсов Джессоп и Оостерлинк (Jessop & Oosterlynk, 2008: 1158 и далее):

В настоящий момент в рутинных социальных практиках происходит непрерывный трансформационный процесс, вызванный намеренно или происходящий помимо нашего сознательного участия. В связи с этим встает вопрос о регулировании практик при нормальных условиях и о возможностях радикальной трансформации в первую очередь в условиях кризиса. Последнее, как правило, ведет к потере когнитивной и стратегической ориентации со стороны социальных сил, а одновременно с этим растет число интерпретаций и рекомендаций. Несмотря на это, одни и те же базовые механизмы, по-видимому, служат выбору и утверждению кардинально новых практик и укреплению практик рутинных.

Доббин (Dobbin, 1993: 1) сравнивает индустриальную политику 1930-х во Франции, Великобритании и США и приходит к выводу, что правительства этих стран отреагировали на экономический спад резкой сменой стратегии. Испробовав все традиционные инструменты, находившиеся в их распоряжении, власти убедились в том, что не осталось никаких других альтернатив, а кризис все усугубляется.