Власть научного знания

Проктор (Proctor, 1988a: 6) убедительно доказывает, что весьма активную, если не главную роль во внедрении, администрировании и реализации расовой политики национал-социалистического режима играли представители биолого-медицинских наук. В этом смысле можно сказать, что науку (и особенно биолого-медицинскую область знаний) в период Третьего рейха нельзя рассматривать как по сути своей «пассивную» или «аполитичную» сферу, которая тем или иным образом реагировала на воздействие чисто внешних политических сил. Как раз наоборот: есть множество доказательств того, что ученые активно участвовали в создании и реализации ключевых аспектов национал-социалистической расовой политики.

В начале ХХ-го века расология – и в первую очередь ученое мнение о том, что интеллектуальные способности и поведенческие характеристики определяются расовой принадлежностью – пользовалась признанием в качестве легитимной научной дисциплины не только в Германии, но и во всей Европе и в Северной Америке. Прежнее представление о человеческой природе как о подвижной и непредопределенной уступило место новым воззрениям (Rosenberg, 1976), в которых гораздо большее значение придавалось неизменным наследственным предрасположенностям (cp. Shapin, [1982] 1986: 356 и далее). Согласно новым теориям, социальный порядок стремился повторить природный. В этом смысле сочинения Герберта Спенсера (Spencer, [1862] 1873) и особенно Артюра де Гобино (de Gobineau, 1915)[83] оказывали влияние на мнение ученых и широкой общественности задолго до выхода в свет работы Хьюстона Чемберлена о расовых различиях (Chamberlain, 1900), которая, как принято считать, стала поворотным моментом в истории (Biddis, 1970). И хотя в целом эта концепция считается полностью дискредитированной, в некоторых сферах современного академического сообщества и сегодня в той или иной форме присутствуют попытки применения расовых теорий (см. Barkan, 1992).

Если мы включим в круг наук о расе, понимаемых нами в широком смысле слова, приверженцев климатического детерминизма того времени, станет очевидно, что в контексте этих наук в Германии и других странах было написано огромное множество работ. И хотя, с одной стороны, для определенных утверждений отсутствуют эмпирические доказательства, а, с другой стороны, в интерпретации некоторых эмпирических данных наблюдается чудовищная подмена смыслов, в целом эти работы претендовали на строгую «научность» и на критическую оценку в соответствии с исследовательскими стандартами того времени.

В своем стремлении к накоплению количественных данных для иллюстрации и обоснования своих теорий эти исследователи полагали, что их труд находится на вершине научной деятельности. На первый взгляд работы приверженцев расовой теории и климатического детерминизма действительно содержат убедительно широкий диапазон доказательств, основанных на естественнонаучных экспериментальных исследованиях. Уровень дискурса достаточно высок, в своей аргументации авторы, казалось бы, строго придерживаются научной логики, характерной для того периода, а выводы кажутся логичными и неопровержимыми. И, по-видимому, любая серьезная критика в этой области знаний должна, по меньшей мере, отвечать тем же стандартам. Здесь речь идет не о расизме и антисемитизме завсегдатаев пивных, а о настоящей науке – и многими эта наука оценивается как лучшее, что есть в современной мысли.

И все же расология – точно так же, как и современный климатический детерминизм – содержит в себе не только научный компонент. Она всегда старается не отрываться от практики. Ее развитие целиком определяется практическими проблемами эпохи и желанием влиять на общественную политику. Ее исторические и интеллектуальные корни и ее устремления восходят к прикладной науке, если мы говорим о заложенной в ней программе, касающейся серьезных социальных и политических проблем того времени. Несмотря на то, что сторонники расовой теории приписывали ей номологический характер и вели свою работу, исходя из этой характеристики, в реальности авторитет и популярность расологии объяснялись отнюдь не логической непротиворечивостью ее выводов. По этим критериям расология была не более (впрочем, что немаловажно, вероятно, и не менее) успешной, чем другие, конкурирующие с ней подходы. В какой-то мере успех расологии, особенно в Веймарской республике и нацистской Германии, объяснялся тем, что она подразумевала практическое применение, которое казалось эффективным и было созвучно наболевшим проблемам того времени – сначала на уровне повседневной жизни граждан и внешнеполитических дел правительства, затем – в качестве главного элемента внутренней и военной политики государства.

Помимо этого, в Германии практические устремления и успех расологии усиливало и поддерживало большое количество посреднических общественных организаций. Главную роль здесь играли националистические пангерманские социальные движения, которые целиком и полностью приняли расовую теорию, всячески продвигали ее в обществе и ратовали за внедрение ее политических выводов[84].