Власть. Новый социальный анализ

Наследственная власть стала основанием для нашего понятия о «джентльмене». Это в каком-то смысле вырожденная форма концепции с давней историей, начинающейся с магических способностей вождей и продолжающейся представлением о божественности королей, рыцарским благородством и голубой кровью аристократов. Когда власть является наследственной, восхищение вызывают такие качества, которые проистекают из досуга и превосходства, которое никогда не ставится под вопрос. Там, где власть является скорее аристократической, чем монархической, к числу лучших манер относится куртуазное обхождение с людьми, равными по статусу, дополняющее неприкрытую наглость в отношениях с нижестоящими. Но какая бы концепция манер ни преобладала, только там, где власть является (или недавно была) наследственной, людей будут судить по их манерам. «Мещанин во дворянстве» вызывает смех потому лишь, что он вторгается в общество людей, которым не было нужды заниматься ничем, кроме изучения правил хорошего тона. То, что сохраняется от восхищения «джентльменом», зависит от наследуемого богатства и наверняка быстро исчезнет, если экономическая, а вместе с ней и политическая власть перестает передаваться от отца сыну.

Совершенно иной характер выходит на авансцену тогда, когда власть достигается благодаря обучению или мудрости, реальной или предполагаемой. Два наиболее важных примера подобной формы власти – традиционный Китай и католическая церковь. В современном мире такой власти меньше, чем в большинстве прошлых эпох; если не считать церкви, в Англии остается совсем немного власти такого типа. Достаточно странно то, что власть, проистекающая из обучения, сильнее всего была в наиболее диких сообществах, и при этом она постоянно сокращается по мере развития цивилизации. Когда я говорю об «обучении», я, разумеется, отношу к нему то, что, собственно, считается обучением, например обучение колдунов или знахарей. Чтобы получить докторскую степень в университете Лхасы, необходимую для всех высших постов, не считая поста далай-ламы, нужно учиться двадцать лет. Такое положение дел практически совпадает с тем, что было в Европе в 1000 году, когда папа Сильвестер II считался волшебником, поскольку читал книги и, соответственно, мог наращивать власть церкви, внушая метафизические страхи.

Интеллектуал, который нам известен сегодня, – духовный потомок священника; однако распространение образования лишило его власти. Власть интеллектуала зависит от суеверия – почитания традиционных заклинаний или священной книги. Кое-что из этого еще сохраняется в англоязычных странах, например, в отношении англичан к коронации или же американцев к Конституции: соответственно, архиепископ Кентерберийский и судьи Верховного суда все еще обладают какой-то частью традиционной власти, имевшейся у ученых людей. Но это лишь бледная тень власти египетских жрецов или же китайских конфуцианцев.

Если обычная добродетель джентльмена, то есть благородного человека, – это честь, то добродетель человека, добившегося власти благодаря обучению, – это мудрость. Чтобы завоевать репутацию мудреца, человек должен обладать, по крайней мере внешне, запасом мудреных знаний, к тому же он должен управлять своими страстями и хорошо разбираться в людских делах. Часто считается, что возраст сам по себе наделяет этими качествами; отсюда такие титулы, как «пресвитер», «сеньор», «олдермен» или «староста» – все это уважительные наименования. В Китае нищий обращается к прохожим со словами «добрый старый господин». Но там, где власть мудрецов организована, возникает корпорация священников или грамотеев, в среде которых сосредотачивается вся мудрость. Мудрец по своему типу существенно отличается от воина-рыцаря, и если правит именно он, то он создает совершенно иное общество. Разницу можно понять благодаря примеру Китая и Японии.

Мы уже отметили один любопытный факт: хотя знание в нашей современной цивилизации играет более значительную роль, чем в былые времена, не наблюдается никакого соответствующего этой роли прироста власти тех, кто этим новым знанием обладает. Хотя электрик и телефонист делают какие-то странные вещи, чтобы повысить уровень нашего комфорта (или понизить его), мы не относимся к ним так же, как к знахарям, и не думаем, что они могут метать в нас молнии, если мы вдруг чем-то им не потрафим. Причина такого положения дел заключается в том, что научное знание, пусть и сложное, не является таинственным, оно открыто всякому, кто решит приложить определенные усилия к его изучению. Следовательно, современный интеллектуал не внушает ужаса, он остается всего лишь служащим, и не считая немногочисленных случаев, таких как пример архиепископа Кентерберийского, он не смог унаследовать того блеска, который наделял властью его предшественников.