Власть нулей. Том 2

Первую бригаду ему нашли уже к вечеру, но он её забраковал тут же на корню: она вся состояла из узбеков, таджиков и прочих представителей некогда советских азиатских республик. Националистом он себя никогда не считал, а даже совсем наоборот – когда-то был воином-интернационалистом. Но давно ещё заметил за собой, что при виде южан у него как-то особенно начинают чесаться руки на предмет того, чтобы взять что-нибудь огнестрельное или колюще-режущее и… Такой неподконтрольный его довольно-таки сильной воле рефлекс выработался в результате лазаний по всевозможным «горячим точкам» ещё в дурные девяностые.

Тут же разорался на горе-помощников, которые должны были бы знать об этой черте характера шефа:

– Вы кого мне нашли?! Кого, я вас спрашиваю? Зачем мне эти дети солнца в моём городе? Что, русских мужиков уже не осталось, которые работать умеют, или все в начальники подались?

Вторая бригада его почти устраивала: южан нет. Были, правда, среди них несколько украинцев и молдаван, но на них Авторитет никак не реагировал. Один минус: мужики были склонны устраивать перекуры каждые полчаса и не прочь «заложить за воротник» прямо во время работы, отчего в первый же день работ каток оказался в канаве, а целый грузовик гравия высыпали по ошибке не на дорогу, а во двор к какой-то перепугавшейся до смерти старухе. Но от этих «простых мужских радостей» Авторитет некоторых излечил в тот же день, а другие сами о них забыли, увидев процесс «лечения». Но был и другой минус: руководитель бригады, прораб, был склонен к самому наглому и неприкрытому воровству, а от такой «радости» человека не так-то просто вылечить. Проще убить.

А корягу, на которую напоролась машина Авторитета, мальчишки оттащили на улицу Ленина и водрузили её там на небольшой расколотый постамент, оставшийся от памятника Павлику Морозову. Корягу отмыло дождями, и она стала похожа на голову огромного мамонта с мощными бивнями, который словно бы специально вылез из своего Плейстоцена[2], дабы обозреть, что же происходит на Земле в нынешнюю эпоху, условно названную «третьим тысячелетием». Хотя каждый мамонт знает, что наша планета прожила этих тысячелетий в миллионы раз больше. «Каждый отличный студент должен курить папиросы», ну-ну…

Новый мэр обратил внимание на эту странную композицию и даже спросил кого-то, что это такое. Ему объяснили, что в детском художественном кружке при городской библиотеке занимаются сбором всяких коряг, пней и кореньев, из которых потом вырезают разные поделки и даже целые статуи.

– М-м, это дело, – одобрил мэр и уехал на свой симпозиум градоначальников в Петербург.

Гроза тяжело рожала всю ночь. Не гроза, а fata morgana[3] какая-то. Бывают грозы такие квёлые, скучные, что и грозой-то назвать язык не поворачивается. Урчит полночи, бухтит чего-то, как сварливая старуха, а так ничего и не выдаст. Ни одной стоящей ноты! Застрянет за горизонтом, словно зацепится там за что-то, чёрт бы её побрал! Сидит, как в окопе, постреливает, но не начинает бой. Нет, чтобы жахнуть, грохнуть, ахнуть, как вероломный удар вражеской армии, повергнуть всех своей мощью и быстро уйти от преследования!.. Потом выйдет радуга, а то и две, и дышаться будет так легко-легко, а это и есть счастье…

Но тут вместо нормальной грозы уже третий час вяло мается какая-то стерва, расползается по горизонту, как пролитое на стол черничное варенье. Только пугает всех лиловым кровоподтёком на нежном лице заката и смущает тягучим ожиданием: когда же, ну, когда ты скажешь своё веское слово! Никакой канонады, радостной и страшной, когда грохот отдаётся во всём организме, и человек так остро чувствует свою никчемность и ничтожность по сравнению с этой вечной стихией!.. Только отвратительный отдалённый скрежет, словно соседи по общежитию вдруг посреди ночи зачем-то решились передвинуть старую тяжёлую мебель, и никто не поймёт, на кой ляд им приспичило волохать по тесной комнатёнке эту неподъёмную рухлядь. Так бы и врезал тем, кто это делает, чтобы у них все зубы вылетели, да только как тут до них добраться? Железо по стеклу и то приятней звучит!..

Так Авторитет ругался про себя, как соскучившийся по буйным больным врач-психиатр, и ждал, когда же гроза начнёт сходить с ума по-настоящему. Когда все регулярные части грозы подтянутся к месту боя. Но горизонт продолжал утробно пукать и испускать слабый, словно бы отсыревший на складе фейерверк под видом молний. Он раздражённо считал, сколько секунд проходит между вспышкой молнии и ударом грома, когда скорость света, как предельную скорость распространения чего-либо в пространстве, нагоняет скорость звука, которая медленней света почти в миллион раз. Если пять секунд прошло, значит, очаг грозы находится отсюда в двух километрах или около того. Далеко. И духота! Такая духота, словно заживо в землю закопали. От воздуха одно название: весь кислород сгорел, и ты с трудом пытаешься наполнить лёгкие какой-то непонятной душной смесью из азота и пыли. А после грозы всегда такой воздух! Воздух, наполненный желанием жить дальше.