Власть полынная

– В пути о многом передумал. Со всех княжеств, по всей земле русской дань собираем по крохам, а увозим пригоршнями. Татарам платим. Почто? Крымцам платим, дабы землю нашу не разоряли, покуда в слабости мы… Однако ныне я о твоей поездке хочу поговорить. О Новгороде. Не того я ждал от новгородцев. Не на словах хочу слышать их заверения – на деле. Заставлю Новгород покориться Москве и великому князю. Эвон, совсем запамятовали новгородцы давние лета, когда Ярославичи их город боронили. Много возымели, вольности им подавай!

Потёр лоб, задумался. Иван Молодой ждал, о чём ещё будет говорить государь. А тот совсем неожиданно сказал:

– По весне отправишься, великий князь Иван Молодой, сызнова в Новгород, приведёшь новгородцев к присяге. Чтоб впредь не помыслили у Казимира подмоги просить, под руку Литвы подаваться!

Таинственна причерноморская Дикая степь. Её история тысячелетняя. Какие только народы не проходили черноморскими степями, многочисленные конские копыта топтали её землю.

Но зимой жизнь в степи замирала. В кибитках и юртах отогревались татары у очагов при жалком тлении овечьего кизяка. А на подножных кормах в ожидании тепла бродили табуны.

Санный поезд великого князя Московского Ивана Третьего ехал в Крым. Задолго до Перекопа, гикая и визжа, окружили розвальни сотни две татар мурзы Керима. Санька так и подумал, что придётся взяться за сабли, но старший татарин что-то прокричал, и шумная орда разом стихла.

Боярин Родион понял, что мурза Керим получил указание сопроводить поезд до самого Бахчисарая, где стоял дворец Гирея.

В безводный Крым московиты втянулись через Перекоп, как через горлышко бутылки. Санька ехал левым берегом солёного моря, где гнилая вода редко замерзала, а ещё реже зарастала камышами. Ветер с моря дул пронзительный, Санька то и дело кутался в подбитый мехом плащ и думал, что перешейку нет конца.

От перешейка до самого Бахчисарая посольский поезд сопровождали конные татары. Санька видел, как жадно поглядывал главный из них на гружёный обоз. Иногда пропустит вперёд себя весь поезд, потом, нахлёстывая своего тонконогого скакуна, промчится в голову, пристроится к боярской колымаге.

Когда наконец втянулись в степной Крым, Санька вздохнул облегчённо. Ратник, бывший в Крыму прежде, заметил:

– Добро, что татары сами поклажу нашу стерегут. Без этого не видать бы хану дорогих мехов. Разбойный люд эти татары.

– У них, поди, всякой рухляди во множестве скопилось, – сказал Санька. – Крымцы часто в набеги ходят. Коли не на Русь, так в Литву.

– Не говори, отрок. Татары, едва в Крым воротятся, всё, что пограбят, грекам аль армянам продают…

Чем ближе подъезжали к Бахчисараю, тем теплее становилось. Снег сходил с земли, оголяя её латками, и теперь санный поезд часто скрипел по траве, по прошлогоднему засохшему кураю[16].

Для тех московитов, которые впервые приехали в Крым, удивительно было видеть чахлую крымскую растительность, редкие кустарники, безлесье и безводье.

Поразился Санька жилью крымцев. Из булыжного камня подслеповатые сакли, крыши невесть из чего сделаны – на чем только держатся. Не то, что на Руси: избы из брёвен, крыши хоть из соломы, но лежат слоем плотным. А уж хоромы боярские и дворец князя ни в какое сравнение не идут с жильём татарина.

Бахчисарай, пыльный и грязный, расположился в лощине. Вдали по одну руку меловые горы, по другую – скалистые. Сакли белые, плетнями огорожены.

Улицы в Бахчисарае туда-сюда петляют. Тополя высокие – под самое небо.

Наконец московиты въехали во двор караван-сарая, огороженного глинобитной стеной. Здесь и расположились.

Не приглянулся Саньке бахчисарайский дворец Гиреев. И никого из прибывших не впустила во двор зоркая стража.

Мурза Керим с начальником караула таки провёл боярина Родиона во дворец. Низко склонился боярин перед ханом, сидящим в креслице, отделанном перламутром и дорогими каменьями. Через старого толмача боярин передал хану свиток и, снова низко склонясь, покинул дворец.

А на другой день хан прислал ответ великому князю Московскому, заявив, что Московский улус данник Золотой Орды ещё со времён Батыя.

Саньку поразила степь. В Крым ехал – лежала она под снегом, возвращался – травой сочной зазеленела, а по тому ковру цветы ранние разбросаны.

Дни делались жаркими. Сколько ни озирался Санька, степь цвела алыми маками, синими васильками, жёлтыми и розовыми тюльпанами. Белая ромашка клонилась к ступице, а колеса подминали молодой ковыль.

Над степью звенел жаворонок, пением своим заглушая монотонный колёсный скрип.

Взирал Санька на степь, вертел головой, и радостное чувство наполняло его. Часто устремлял он глаза ввысь. В ясный день небо было далёким и нежным, голубым и ясным.

По степи редко высились курганы. На их зелёных шапках восседали орлы. Саньке известно, курганы – могилы князей, живших здесь, в этих краях.

Эту степь прежде называли красивым именем Половецкая, а ныне величают Диким полем, Дикой степью.