Власть Путина. Зачем Европе Россия?

Для Лаврова дело Навального является очередным доказательством того, что Европейский союз явно охвачен навязчивой идеей, согласно которой самая большая страна на планете является «монстром». Ну или в лучшем случае – «несносным ребенком» на задворках европейского общества, невоспитанным и неуправляемым.

Министр иностранных дел России только что отменил свой визит в Берлин, поскольку его немецкий коллега вдруг неожиданно изменил программу мероприятий. Дата встречи была давно согласована. Изначально Маас и Лавров собирались отметить успешное сотрудничество двух стран на торжественном приеме, посвященном закрытию Российско-германского года университетского сотрудничества. Хайко Маас сообщил своему российскому коллеге об изменении в своем графике, в связи с которым он не сможет присутствовать на церемонии, проходящей в столице Германии. Он также с сожалением отметил, что на дальнейшие переговоры с Лавровым у него выделено весьма ограниченное время – не самый дипломатичный способ дать понять россиянину, что в Германии ему сейчас не рады[241].

При этом чуть более месяца назад оба министра иностранных дел встречались в гостевом доме российского МИДа, чтобы ознакомиться с историческим соглашением, заключенным между бывшим Советским Союзом и Федеративной Республикой Германии пятьдесят лет назад, 12 августа 1970 года, в Екатерининском зале Кремля. Со стороны Федеративной Республики так называемый «Московский договор» был подписан канцлером Германии Вилли Брандтом и министром иностранных дел Вальтером Шеелем, а за Советский Союз договор подписали глава правительства Алексей Косыгин и министр иностранных дел СССР Андрей Громыко.

В начале 1960-х годов, еще находясь в оппозиции, Брандт и его советник Эгон Бар уже начали разрабатывать концепцию новой, более прагматичной «Восточной политики». После того как в 1969 году Брандт занял пост канцлера Германии в социал-либеральной коалиции, он вместе с Баром реализовал их совместный план «Изменения через сближение» – вопреки яростному сопротивлению блока ХДС/ХСС. Этот договор «распахнул дверь» для заключения договоров с другими государствами Восточной Европы, такими как Польша и бывшая ЧССР. Главным требованием договора, впервые заключенного между Востоком и Западом после Потсдамской конференции 1945 года, стал окончательный отказ от территориальных претензий, которые после завершения Второй мировой войны продолжали выдвигать немецкие депортированные лица, объединявшиеся в союзы. Речь шла о признании германско-польской границы по линии Одер – Нейсе.

Это была первая попытка Федеративной Республики в проведении независимого политического курса – и она увенчалась успехом не только во внешней, но и во внутренней политике: в том же году на выборах в бундестаг СДПГ показала лучший результат в своей истории, набрав более 45 % голосов и при этом опередив даже партию ХДС. Новая внешняя политика сумела преодолеть логику холодной войны, через призму которой международная политика с ее вечными пикировками в лучшем случае выглядела как антагонистическая игра, не приносящая в итоге никакой выгоды. Уже тогда Вашингтон был против переговоров с Москвой. Президент США Ричард Никсон и его советник по безопасности Киссинджер взирали на одиночные усилия Германии с недоверием. Бар и Брандт были «убежденными немецкими националистами, которые – в отличие от своих западногерманских предшественников – были склонны решать проблемы исходя из интересов Германии», – так в своем отчете правительству США писал американский посол в Бонне. Он также предупреждал, что Брандт может проявить «готовность к заключению соглашений с Советами за счет западного альянса»[242].

Эгон Бар поддерживал связь с державой-покровительницей по ту сторону Атлантики, общаясь с Генри Киссинджером. «Как только начинался град вопросов, – писал в своих мемуарах немецкий эмиссар, – я говорил ему, что приехал не советоваться, а докладывать. И мы будем продолжать реализовывать наши планы. Это был новый язык общения»[243].

Политика и персоны

Для Хайко Мааса «Московский договор» остался в далеком прошлом, став своего рода политическим фольклором. Такие, как он, пришли в политику не по стопам Брандта, а чтобы не допустить повторения Освенцима – об этом Маас заявлял своим коллегам, вступая в должность министра иностранных дел. Америка для Мааса по-прежнему остается сказочной страной – как и тогда, когда после окончания средней школы он совершил путешествие на автомобиле по всей территории Соединенных Штатов. Если спросить его сегодня о будущем Америки, он, как и Дональд Трамп, охотно заговорит о силе гражданского общества[244].