Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля

Проголосовал, например, «верный хасбулатовец» Починок Александр за импичмент, но поозирался, увидел, что Ельцин сдаваться не собирается да еще обкладывает Белый дом ментовскими силами, — стал перекрашиваться срочно в другой цвет. Побежал в Кремль с покаянием — его сделали распорядителем имущества Верховного Совета (позднее назначили министром).

Таких Починков — посредственных конъюнктурщиков, флюгеров было немало. Они для Кремля перестали быть фашистами, поскольку ради доступа к деньгам и собственности легко отреклись от Конституции и демократии. С Ельциным они были одной крови. А вот, скажем, гордость нации дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Виталий Севастьянов или яркий политик демократических взглядов, декан юридического факультета сибирского университета Сергей Бабурин отказались торговать принципами и не ушли из Белого дома. Они для Кремля остались фашистами.

Не надо больше притворяться: всем подан ясный сигнал, что отныне приспособленцы, беспринципные существа — желанные попутчики Ельцина, а люди с твердыми пророссийскими убеждениями — его враги.

В те дни, опираясь на эти воззрения, ранее тщательно маскируемые, Борис Николаевич создавал философию исполнительной власти на будущее: меркантильность верхом на бесстыдстве! Все последующие годы он много делал, чтобы для России это было вечно живое учение, — через подготовку условий для преемничества кремлевского трона, через сплетение тугих коррупционных тенет. И сейчас, глядя на нашу власть, на ее дела, на ее планы, мы можем смело, без всяких натяжек провозглашать, как еще недавно говорили о вожде мирового пролетариата: «Ельцин жил! Ельцин жив! Ельцин будет жить!» И пока он «будет жить», владычество нуворишей над страной не прекратится.

В те же октябрьские дни состоялся переход Кремля с силовыми структурами через запретительную черту, за которой нацарапано кровью: «Все дозволено!» Годы горбачевской демократии наклонили власть перед законом, заставили ее с опаской оглядываться на общественное мнение, и она навряд ли решилась бы на беспредел даже с благословения Бнай Брита.

Но ракалии, именующие себя либеральной интеллигенцией и показавшие свое ничтожество при конкуренции мысли, кричали: «Нельзя сделать яичницу, не разбив яйца. Распни их, Борис Николаевич, этих заступников Основного закона!» И подталкивали колеблющееся ментовское начальство к наглому попранию Конституции. Они рассчитывали на подачки от самодержавной власти, на ее особое расположение к себе. Но в действительности делали прививку Кремлю от боязни топтать Закон, а силовикам — от страха хлестать дубинками по правам человека. Какие-то объедки со своего стола олигархат швырнул в жадные рты либеральной интеллигенции и задвинул ее сапогом в закуток для лакеев.

Потерявши голову, что теперь плакать по волосам! Сейчас ракалии кучкуются на площадях, митингуют, предавая анафеме путинизм. Посеяли ветер разбоя, пожинайте бурю тотального произвола. Беззаконие путинизма (а за ним — медведизма) — логическое продолжение беззакония ельцинизма. Отшлифованное. Приперченное гэбэшным садизмом.

Да и обвинять в пассивности свой народ — как это вошло в моду — теперь по меньшей мере нечестно. Он был сверхэнергичным на рубеже 80-х и 90-х — тащил на горбу во власть, как ему казалось, порядочных людей. А надлом в общественной психологии — и очень серьезный надлом — произошел тогда же — осенью 93-го.

Люди верили Ельцину — он их попросту кинул. Надеялись на депутатов — а там шкурные интересы многих господствовали над государственными. Что делать народу? Строить баррикады, чтобы одних негодяев менять на других? Бессмысленно. Вот и думает он до сих пор — за бутылкой водки или толкаясь в приемных растущей армады чиновников.

Об этом народе той осенью в Кремле, конечно же, вспомнили. Как не вспомнить, если припекло: обстановка начала складываться в пользу сидельцев Белого дома. Их сторонники приступили к решительным действиям (в калошу они сели из-за слабонервных погромщиков). Жуткая паника охватила тех адептов ельцинской диктатуры, кто сверхрьяно, по-инквизиторски выполнял инструкции бнайбритского МВФ. Они знали, что жизнь всегда спрашивает с человека по поговорке: как накрошишь, так и расхлебаешь.

В начале октября пополз слух по Кремлю, будто к Москве на помощь демократии подтягиваются из провинции отряды добровольцев на автомашинах. Премьер Черномырдин на заседании чрезвычайной комиссии (по вызову из правительства я там присутствовал) взвинченно кричал министру транспорта Виталию Ефимову:

— Почему все дороги в Москву канавами не перерыл? Я тебе приказываю…

Министр недоуменно смотрел на премьера: при чем здесь транспортное ведомство? Струхнувший Черномырдин, наверное, представлял: вот собрал Ефимов по столичным дворам десятки тысяч ополченцев и повел их с лопатами и ломами рыть окопы вокруг Москвы, как в октябре 41-го года. Только теперь — для защиты штаба олигархата от собственного народа. Простота всегда была отличительным качеством Виктора Степановича, потому и держал его при себе президент.