Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля

С Силаевым у меня в связи с этим состоялся памятный разговор. Как-то после заседания правительства он поманил меня в свой кабинет для разговора с глазу на глаз, провел в комнату отдыха. Там мы присели в кресла, и Иван Степанович открыл кран в умывальнике, чтобы струя воды с шумом билась в раковину. Подобно Ельцину, он считал, что так можно защититься от прослушивания. Это было в начале лета девяносто первого, когда Борис Николаевич завершал предвыборную кампанию в президенты России, и его всюду сопровождал в поездках по областям первый зам Силаева Юрий Скоков — очень сильная личность. Он выступал на митингах в поддержку Ельцина, действуя магически на толпу, и Борис Николаевич несколько раз прилюдно назвал его будущим премьером России (потом, правда, мелко «кинул», как и Михаила Бочарова. И, став президентом, вновь, с подачи Горбачева, назначил премьером Силаева).

Иван Степанович ревниво отслеживал их поездки. Он переживал, нервничал, боясь потерять свой пост, и стал жаловаться мне на жизнь. Попросил передать Ельцину, что по-прежнему предан ему. Он почему-то считал, что мы с Борисом Николаевичем время от времени обсуждаем работу правительства, и хотел, чтобы я в разговоре отметил большие организаторские способности Ивана Степановича.

Странно было слышать все это. И неприятно. Никогда мы с Ельциным не заводили речи об обстановке в правительстве или его эффективности. Бориса Николаевича такие вещи, по-моему, мало интересовали. А все, что мне нравилось или не нравилось в работе кабинета, я открыто лепил на его заседаниях, иногда вызывая сильное раздражение коллег. Ельцин же спрашивал о делах моего ведомства: тогда власть заигрывала с журналистами. Я сказал об этом Силаеву — он, кажется, не поверил.

И даже попенял мне: вот кабинет провернул такое великое дело, земельную реформу, а газетчики ковыряются в мелких недостатках.

— Будь сейчас самый суровый спрос, — пафосно добавил Силаев, — нам есть что предъявить в свое оправдание.

Я не выдержал и, стараясь придать словам форму шутки, стал говорить:

— Иван Степанович, самый суровый спрос был в сталинские времена. Вы их хорошо помните. Вам ли будить лихо? А то, представьте, заходит сюда вождь народов и, попыхивая трубкой, говорит: «Ну что, товарищ Силаев, и Ви тут, кстати, товарищ Полторанин. Как будем отвечать? Куда поедем срок отбывать? Не говорите, что вы обещали народу сделать, я вижу, что ваше правительство сделало. Ви поманили и обманули, теперь ни колхозов, ни фермеров. Земля зарастает. Россия останется без своего продовольствия — пойдет по миру с протянутой рукой. Ответьте: ви на какое государство работаете, товарищ Силаев с товарищем Полтораниным?»

— Хотя доля моей вины даже не двадцатая, а сотая, — посмотрел я в глаза Силаева, — мне было бы трудно отбиться. А вы бы что ответили, Иван Степанович?

Он удостоил меня недобрым взглядом и побледнел (дернул же меня черт так по-черному шутить с пожилым, издерганным ревностью человеком).

— Сталина, слава богу, нет и уже не будет, — холодновато произнес на прощание Иван Степанович. — А из вас получается неплохой обличитель.

Позже мне передали, что на очередной встрече с Горбачевым Силаев ему сказал: «Полторанин страшный человек!». Но ведь я только напомнил премьеру, каким бывает настоящий спрос с чиновников.

А тогда, летом 90-го, президиум Верховного Совета поторапливал меня: нужно быстрее создавать средства массовой информации российской власти. Потому как депутаты без своих газет и телевидения все равно что дети без любимых игрушек. Всем хотелось популярности. Но если Кремль без особого сопротивления сдавал свои политические права и предприятия союзного подчинения, то за средства массовой информации сражался, как за Сталинград. Опасался лишиться монополии в пропагандистской обработке народа.

5

Думаю, читателям интересно вспомнить, в каких условиях рождались средства массовой информации России. Я попросил Ельцина пожестче поговорить с Горбачевым. Он позвонил при мне, и после долгих отнекиваний Михаил Сергеевич сказал, что поручает вести переговоры со мной члену Политбюро первому заместителю генсека ЦК КПСС Владимиру Ивашко и управляющему делами того же ЦК Николаю Кручине. Дает им все полномочия.

В кабинете на Старой площади стоял длинный полированный стол: по одну его сторону расселись Ивашко с Кручиной и человек пять их консультантов, по другую — я один, поскольку штатное расписание министерства еще не утвердили. Выглядело забавно. Они сидели угрюмые, и со стороны могло показаться, будто у них принимают акт о безоговорочной капитуляции. Но это было не так.

Ивашко сказал, что решение российского съезда для Политбро не указ и речь можно вести только о товарищеской помощи молодой власти с их стороны.

— Чем же вы можете помочь? — обрадованно спросил я.

— А ни чем! — ответили они почти хором. И весело засмеялись. Видимо, Горбачев посоветовал им валять дурака — испытанный метод заволокитить дело.