Властелин бумажек и промокашек

— Я только за, — сразу принял идею Химик, — хороший военный, тот которого уважают и ценят. В том числе, правильным творчеством.

— Ни минуты без пользы для государства, — удовлетворенно сказал Историк, — соберись, начинаем адаптировать текст под современность.

* * *

Александр Иванович Чистяков, директор Первой классической гимназии Санкт-Петербурга, что находилась на углу Ивановской и Кабинетской, вытер тонким кружевным платочком лоб, скинул шинель и фуражку истопнику на руки, оставшись в сюртуке и споро зашевелил плохо гнущимися ногами в свой кабинет. Сходил, называется, за хлебушком.

На самом деле Александр Иванович отлучился за вишневым пирогом к старушке Авдотье, что промышляла у церквушки Иоанна Предтечи примитивным фаст фудом. Клиентов, благодаря гимназии и прихожанам, хватало. Даже директор не всегда мог устоять перед скромным обаянием бабкиной выпечки. Вот как это объяснить камер-фрау Наследницы Российской империи, чью карету он заметил, не доходя до гимназии.

Узрев, такой приметный черно-желтый изящный силуэт экипажа, Александр Иванович икнул, выкинул остатки пирога и ворвался в гимназию словно Боборыкин в русскую литературу.

— Это все дьявольские происки Яновского, — стучала мысль в висках Александра Ивановича, — неужто нажаловался попечитель Санкт-Петербургского учебного округа в Совет по поводу протекающей крыши в актовом зале? И в думах, между прочим, совсем неплохого директора, чьим именем позже будет названа стипендия одаренным детям — уже виднелась холмы вечнозеленых хвойных, очерченные по низу снегом. Сибирь, тайга, медведи — в таком треугольнике билось сознание взволнованного директора. Накрутив себя до совершеннейшего раздрая, Чистяков открыл дверь в приемную своего кабинета, узрел Марию Петровну на диванчике для особо важных персон, потерялся и с порога начал жалобно нести дикую околесицу.

— Течет, матушка, течет! — с надрывом вещал директор, — а у кого не течет в наших Венециях? Строили-то когда? Семьдесят лет прошло!

Далее директор начал длинный монолог о недавней покраске фасада здания, разбитый на пространные бухгалтерские выкладки. Все это время Мария Петровна с крайним удивлением смотрела на его лицо, отчего Чистяков терялся все больше, краснел и запинался.

— Александр Иванович, успокойтесь, пожалуйста, — вздела вверх брови Мария Петровна — на вас никаких нареканий нет. Я к вам по-другому поводу, не менее важному, но не столь волнительному.

Чистяков пришел в себя. Он склонил голову в молчаливом извинении и спохватившись, открыл дверь в свой кабинет, приглашая Марию Петровну зайти.

— Хух, — мелко перекрестился Александр Иванович на образ в углу, закрывая дверь — в городе порука, на воде перевоз.

Примерно в это же самое время титулярный советник Леонид Евневич выдерживал суровую паузу, взирая строго и свирепо на помощника пристава третьего участка Московской части Константина Варищева, околоточного надзирателя Прокофия Лазарева и потерявшегося, между таким большим начальством, дворника в фартуке.

Дело так удачно получилось, что судя по справке, околоточный и Наранович проживали в одном, доходном доме Федорова, что стоял рядом с мостом Чернышева. Так что, выдержав паузу, Евневич поблагодарил помощника пристава за содействие и отпустил, а вот местного Штирлица с Плейшнером попросил задержаться. И немедленно приступил к тщательному разговору на предмет благонадёжности юного Нарановича.

Из опроса картина складывалась благоприятная. Молодой человек, Павлу на момент разговора было двадцать три года, заканчивал обучение в Петербургском строительном училище, вел достаточно скромный образ жизни. Женщин не водил, пьяным ни разу замечен не был. Невысокого роста, с пробором направо, усиками и внимательными карими глазами, в неизменном сюртуке и жилетке пониз пальто Павел Петрович оставил о себе у околоточного самое приятное впечатление.

— Ваше благородие, — докладывал Прокофий Лазарев, — видно по нем сразу, человек ученый. Бывало я с утра с дежурства возвращаюсь в участок мостовую книжку подписывать, а Павел Петрович с тубусом для бумажек всяких на учебу ли, работу выдвигается. Так завсегда поздоровается, здоровьем поинтересуется, папироску предложит.

Дворник ничего принципиального не внес, только глупо таращил глаза и повторял «так точно-с, ваше благородие». Он сумел только добавить тот штрих, что квартира у Павла Петровича неплохая, ухаживает за ней через день приходящая баба, которая заодно и готовит хозяину еду. Вечеринок на квартире никаких не происходит, но бывает хозяин засиживается допоздна, судя по отблеску лампы на кухне.

— Уху, — глубокомысленно произнес Евневич, доканчивая расписывать в записной книжке начальную букву алфавита. Он тотчас захлопнул её и погрозил околоточному и дворнику. — и помните, бдительность, постоянная бдительность! Благодарю за службу.