Властелин дождя

— Но может, товарищ Чернат хочет еще повеселиться, — слабо сопротивлялся Букур. — Эй, женишок, — крикнул он студенту, — подсядь-ка к Нуце, а то она заснула. А ну-ка, Тэмэрашу, отправляйся, расколдуй от чар свою секретаршу. Скажи, что на улице звездопад, что она прекрасна, — наговори с три короба, хоть напугай водяным, только бы не уходила, охота выпить еще по стопочке!

— Так выпьем, — снова взялся я за свое. — Только чего- нибудь крепкого. Принесите цуйки и смените пластинку! Ну ее к черту! — И я принялся философствовать: — Когда летишь под откос, надо пить. Алкоголь облегчает падение. Давайте же пить и петь. Не глядите на меня так гневно, дорогая барышня, — крикнул я Лилике сердито, потому что никак не мог припомнить, где ее видел. Потом, немного придя в себя, я воскликнул со смехом: — А где же почтеннейший служитель шекспировской музы? Отправился за черепом Йорика? Уникальный талант этого края страдает животом и надеется вылечиться травами! Надо было ему остаться с нами и порадоваться, что прибыл талант ему под стать.

Я снова встретился с полным презрения взглядом Лилики, и это снова меня взбесило.

— Дорогая барышня, прошу вас, пожалуйста, отведите от меня взгляд, потому что… не знаю, ей-богу… что меня… что меня…

Я клокотал от бешенства.

— Что же вы не договариваете, дорогой товарищ? — рассмеялся учитель, оставивший дома жену. — Уж коли начали, так и заканчивайте… «Что вы меня любите!» — вот что вы хотели сказать!

Бедняга хотел еще как-то поправить дело.

— Молодчина, старик! — подхватил Букур. — Они любят друг друга! Да вы только на них посмотрите — оба покраснели! Конечно, любят! В точности как в песне.

Он втянул шею и запел:

Любовь моя к тебе зажглась,
Как зажигается сигара…

Лилика сняла иглу с пластинки, закрыла патефон и сказала девушкам:

— Пошли спать.

Потом обратилась к остальным:

— Спокойной ночи! Завтра, товарищ Чернат, мы поможем вам раздобыть капустный рассол. Говорят, он снимает тошноту и голова становится яснее.

Она закутала шею и плечи длинной красной шалью (вышитые концы шали, украшенные бахромой, касались ее колен) и скрылась за дверями следом за Нуцей и секретаршей; тут же исчезли и Тэмэрашу, «женишок» и учитель, которого ждала жена. Ночной ветер перебирал листья винограда, увившего стену до самой стрехи.

Оставшись вдвоем, мы с Букуром минуту молча смотрели друг на друга, пожимая плечами и недоуменно склонив головы набок. Потом Букур сказал:

— Пошли на улицу, здесь жарко, задохнуться можно.

— Пошли, — подхватил я, — что нам дальше делать, если нас покинули «сеятели». Эта директорша заставит плодоносить и каменистую дорогу. «Трудолюбивые сеятели», че-хе-хе!

Во дворе школы остро пахло листом грецкого ореха. Мы прошли через сад и оказались у пролома ограды, отделявшей сад от поля. Букур шагал впереди, а я послушно следовал за ним — мне было все равно, куда идти. Миновали деревянный мост через речку и двинулись дальше, по пустынному полю. Луна раскачивалась на крючке облаков. Дыханье ветерка несло запах полыни. После покоса во второй раз расцвело поле и расстилалось бескрайнее, насколько хватал глаз. Поле спало и видело сны, и душа его возносилась благовонием трав. А на его краю, там, где ночная мгла сбивалась в темную пелену, глазели на одинаковом расстоянии желтые, как пыльца, пятна.

— Что там такое? — спросил я Букура, подстраиваясь к его шагу.

— Чилибия, станция Чилибия.

— Ах, вот оно что! — Я замедлил шаг, как будто в кулаке у меня был зажат железнодорожный билет Галац — Бухарест через Чилибию. — Дорога надежды… Великое призвание…

— Слушай! — повернулся ко мне Букур. — Уж не пишешь ли ты стихи?

— Прозу, — ответствовал я. — Опубликовал уже восемь очерков.

— А! Так вот почему ты нес околесицу насчет того, что летишь под откос! Значит, следует понимать, что Тихое Озеро станет могилой твоего таланта. Оно может быть. Уж больно ты горячо на этом настаиваешь. Но скажи, ты умеешь ездить верхом?

— Умею.

Коли так, постой здесь, подожди меня немного.

Мы были теперь довольно далеко от села. Где-то рядом на жнивье паслись кони. Букур направился прямиком к буланому коню, который пофыркивал, уткнувшись носом в траву. Конь испуганно отпрянул, но Букур ринулся вперед и с удивительной ловкостью вскочил на него. Этого коня он привел мне, помог оседлать и сказал:

— Ты его пришпорь, а я за тобой следом!

Я сжал ногами конское брюхо, и конь подо мною рванулся в галоп. Позабыв все на свете, я скакал вперед как безумец. Ночной ветер, бивший в лицо, привел меня в чувство. Обогнув поле, я повернул к селу и остановился у межевого камня, чтобы погладить влажную бархатистую морду коня, на которой повисла ниточка пены. Прислушавшись, я различил конский топот. Вскоре Букур догнал меня, соскочил на землю, и мы снова отпустили коней на волю, сами же побрели к селу.

— А ты ничего себе гнал, — сказал Букур с восхищением. — Мой почему-то все время спотыкался. Ну как, стало легче? Ты сегодня вечером здорово напился. А уж наговорил!.. Целый ворох глупостей.