Властелин дождя

— Нет. Я из прокуратуры.

— Он умер, — вполголоса сказал человек на другом конце провода.

Раду устало повесил трубку. Всякая смерть, даже когда она не касается нас непосредственно, вселяет в душу печаль, сострадание и немного устрашает.

Раду вернулся к столику и выпил свою рюмку залпом. Запах кроликов исчез на мгновение. «Он умер», — повторил про себя Раду слова человека из больницы и понял, что эта мысль поселилась в нем еще в доме Фогороша.

— Желаете еще рюмку? — услышал он голос официанта.

— Нет, — ответил Раду и попытался представить, как выглядел этот Фогорош при жизни.

Может, был похож на свою жену, говорят, когда люди долго живут вместе, они в конце концов начинают очень походить друг на друга. Но он так и не смог ничего представить, так же как никогда не мог представить своего отца, который умер за несколько месяцев до его рождения и от которого осталась одна-единственная фотография, где он был изображен еще мальчиком в рубашечке до колен. Раду никогда не мог поверить, разглядывая этот снимок, что он сын этого ребенка в короткой рубашечке и со взъерошенными волосами.

Он отогнал эти мысли, смерть Фогороша придавала особую важность расследованию, которое ему предстояло вести. Сейчас он очень жалел, что прокуратура именно ему поручила это дело. Майя и Джордже скажут, что он сам напросился, чтобы отомстить. Ведь он с самого начала подумал, а трое рабочих с комбината, которых он встретил у Фогороша, еще больше утвердили его в этом мнении: комиссия, где председательствовала Майя, свалила всю вину на пострадавшего, чтобы скрыть собственную халатность и несоблюдение техники безопасности: «Он умирает? Земля ему пухом! Но комбинат тут ни при чем, не нужно было этому Фогорошу рот разевать».

Но теперь его мучили противоречивые мысли. Он доказывал себе, что Майя, может, вовсе не хотела никого вводить в заблуждение — искренне убеждена, что Фогорош сам повинен в собственной смерти.

Домой он прошел через черный ход, чтобы избежать неприятного разговора с Джордже. Но предосторожность оказалась напрасной. Дверь в комнату была открыта, и длинная полоса света, белая, как мел, блестящая, как целлофан— он не удивился бы, если бы она зашуршала у него под ногами, — протянулась через порог до самого ковра.

Раду остановился и ждал, что скажет Джордже. Ничего. Склонившись над письменным столом, Джордже внимательно рассматривал вырезанную из куска каменной соли церковь, огороженную массивными стенами. Весовщик соляных складов нашел ее в транспорте из Тыргу-Окны и подарил ему. Работа была искусная, мастер, видимо, знал свое дело. Входная арка, с которой свисал круглый колокольчик, с язычком не больше булавки для галстука, опиралась на два инкрустированных пилона с темными прожилками песка. Дверной проем был шириной с ладонь и позволял видеть, что делается внутри. Высокие окна были уставлены цветочными горшками, на клиросе восемь стариков слушали священника, который проповедовал с амвона. В глубине дьячок, стоя на коленях возле бочки, лил вино в кадило. Здесь же, над алтарем, Богоматерь, молодая, красивая, в платочке, повязанном под подбородком, как у сельской девицы, строила глазки парню, который поднялся на цыпочки, чтобы зажечь перед ней свечи. Тот, зная, что на него смотрят, улыбался краем губ и как будто хотел сказать: «Эге, ну и штучка ты, однако, душечка Мария святая дева!» В каждой свечке сверкали, отражаясь в кристаллических стенах, кусочки кварца. Смешные детали были очень удачно схвачены и оставляли ощущение, будто тот, кто сделал эту церквушку, издевался над всеми святыми.

— Они все пьяные, — сказал Джордже, подняв глаза к двери. — Иди сюда, посмотри.

Раду перешагнул через порог. Его острое костлявое лицо потемнело от усталости.

— Пьяные вдрызг, — продолжал Джордже. — Поп того и гляди пустится плясать «цыганочку», а пресвятая дева Мария думает о чем угодно, только не о запахе ладана. Наверное, был пьян и тот каторжник, что сделал церквушку, а потом выбросил ее, осел, вместе с другими кусками соли.

— Почему каторжник? — спросил Раду. — Солелом.

— Какая разница?

— Соль добывают солеломы, это такие же шахтеры, как и всякие другие.

— Я думал, только эти, с ядром на ноге.

Джордже закурил.

— Я очень сожалею о том, что произошло между нами. Можешь меня обругать, если тебе будет легче.

— У меня не было времени думать о том, что произошло между нами, — ответил Раду, — я занимался расследованием. Некто Фогорош, один из приятелей Иовы, пострадал в результате несчастного случая.

— Фогорош? Я его хорошо знаю. Он пятнадцать лет был водолазом. Работал вместе с моим отцом. Сейчас на пенсии, но немного подрабатывает — на разгрузке бревен, кажется. Он обещал мне продать волшебный фонарь.

— Ничего он тебе больше не продаст. Сегодня утром он упал с верхней площадки, получил травму черепа, а час назад умер.

Джордже смотрел на него с ужасом. Не стоит ему говорить о Майе, решил Раду, тронутый его страдальческим видом, и ничего больше не добавил.