Властелин мургов

— Увы, это так. Но между Джахарбом и Агахаком существует договоренность, и я — часть ее.

— Ничего не слышал ни о какой договоренности.

Сади пристально поглядел на гладкий, без отделки капюшон балахона гролима — неопровержимое доказательство того, что перед ним жрец низкого ранга.

— Прости меня, слуга Торака, — холодно сказал евнух, — но неужели твой иерарх привык поверять свои тайны привратнику?

Лицо гролима потемнело, он кинул на евнуха недобрый взгляд.

— Прикрой голову, найсанец! — наконец произнес он. — Это святое место.

— Разумеется. — Сади натянул капюшон своего зеленого одеяния на бритый череп. — Не попросите ли кого-нибудь приглядеть за лошадьми?

— О них позаботятся. Это твои слуги?

Гролим взглянул через плечо Сади на его спутников, сидевших на лошадях.

— Да, благородный жрец.

— Скажи им, чтобы следовали за нами. Я отведу вас всех туда, где принимает Хабат.

— Простите, благородный жрец бога-дракона, но мое послание — лично для Агахака.

— Никто не предстает перед Агахаком, прежде не поговорив с Хабат! Возьми слуг и следуй за мной!

Все спешились и вошли через мрачные двери в коридор, освещенный факелами.

Тошнотворный запах паленой плоти, пропитавший весь город, здесь был в десять раз сильнее. Ужас охватил Гариона, когда он шел вслед за гролимом и Сади по дымным залам храма, где все дышало древним злом, а жрецы со впалыми щеками глядели на пришельцев с недоверием и почти нескрываемой угрозой.

И тут где-то в глубине храма раздался отчаянный вопль и следом — громкий лязг железа. Гарион содрогнулся, поняв, что означают эти звуки.

— Неужели здесь все еще совершается древний ритуал жертвоприношения? — изумленно спросил у гролима Сади. — Я полагал, что все это уже в прошлом — ввиду определенных обстоятельств.

— Не произошло ничего, что могло бы заставить нас пренебречь выполнением нашего священного долга, найсанец, — холодно ответил гролим. — Каждый час мы приносим человеческое сердце на алтарь великого бога Торака.

— Но Торака больше нет.

Гролим остановился. Лицо его сделалось злым.

— Никогда не говори больше таких слов! — отрывисто бросил он. — Негоже чужеземцу богохульствовать в стенах храма. Дух Торака живет, и однажды великий бог возродится, чтобы править миром. Он сам взмахнет ножом, когда его враг, Белгарион из Ривы, будет кричать, лежа распростертым на алтаре!

— Вот радость-то! — шепнул Шелк Белгарату. — Нам тогда придется начинать все сначала.

— Помолчи-ка, Шелк, — шепнул Белгарат в ответ.

Просторный покой, в который ввел их жрец-гролим, слабо освещали масляные светильники. Стены сплошь покрывала черная ткань, в воздухе стоял густой аромат благовоний. За столом, на котором стояла мерцающая свеча и лежала тяжелая черная книга, виднелась чья-то худощавая согбенная фигура. По коже Гариона пробежал холодок — он физически ощутил силу, исходящую от этой фигуры. Он бросил взгляд на Полгару — та мрачно кивнула.

— Простите меня, святая Хабат, — дрожащим голосом заговорил рябой гролим, — но тут послание от Джахарба-убийцы.

Фигура выпрямилась, и Гарион до глубины души изумился. Это была женщина, притом безусловно красивая женщина, но вовсе не это поразило Гариона. На бледных щеках ее устрашающе алели глубокие шрамы — они сбегали от висков к подбородку, и рисунок их явственно напоминал языки пламени. Темные глаза женщины пылали огнем, а на полных губах блуждала злобная усмешка. Край ее черного капюшона был окантован пурпуром.

— Ну? — хрипловато спросила она. — С каких это пор дагаши присылают с поручениями чужеземцев?

— Я… я счел за лучшее не спрашивать, святая Хабат, — затрепетал гролим. — Но этот утверждает, что он друг Джахарба.

— И ты предпочел на этом прекратить расспросы? — Хрипловатый голос превратился в угрожающий шепот, а пылающие глаза пронизывали дрожащего жреца. Затем ее взгляд устремился на Сади. — Назови свое имя, — приказала она.

— Я Усса из Стисс-Тора, святая жрица, — ответил Сади. — Джахарб повелел мне предстать перед правителем и на словах передать ему его просьбу.

— А что это за просьба?

— О, простите, святая жрица, но то, что я должен передать, предназначено только для ушей самого Агахака.

— Уши Агахака — это я, — произнесла жрица устрашающе тихим голосом. — Ничто не достигает его ушей прежде, чем это услышу я.

И тон, которым это было сказано, открыл Гариону больше, чем сами слова.

Хотя этой изуродованной шрамами женщине каким-то непостижимым образом удалось достичь здесь, в храме, определенной власти, она все еще не уверена в себе и своей силе. Эта ее неуверенность — словно открытая рана, и стоит кому-то подвергнуть сомнению ее могущество, как из глубины ее существа поднимается темная волна ненависти к этому человеку. Гарион горячо надеялся, что Сади отдавал себе отчет в том, насколько она опасна.

— О, я не вполне представлял себе положение дел здесь, в храме, — вежливо поклонился Сади. — Мне сказали, что Джахарб, Агахак и король Ургит по некоторым причинам хотят, чтобы некто Кабах беспрепятственно попал в Рэк-Хаггу. И я призван обеспечить его безопасность во время путешествия.

Глаза жрицы сузились.