Властелин неба

— Я не могу промазать — сколько раз тебе говорить? — искренне возмутился стрелок. — Это ракета может промазать, если ее обмануть. Я не могу промазать.

— Можешь. Если твоя ракета промажет, значит, это ты промазал. Когда я стреляю из «калаша», я не говорю: автомат не попал, — я говорю: Вахид не попал!

— Тоже мне: сравнил «калашникова» со «стингером». Это разные вещи. Совсем разные.

— Если промажешь, тогда только одна надежда останется — на то оружие, что добыл Абдалла, — словно не слыша аргументов стрелка, продолжал Вахид и, на мгновение оторвавшись от бинокля, кивнул на странный агрегат на невысокой треноге.

Стрелок, опустив голову, подумал, обижаться ему или нет, и решил не обижаться.

— А если мы этот вертолет собьем, что делать с ним будем? Он же большой.

— Слушай, если собьем, он уже не будет большой, понял? Соберем, что останется, и вывезем. Хватит болтать, а?!

Стрелок все-таки обиделся и замолчал, и это было очень уместно, потому что практически тотчас же необычные, негромкие, но выразительные ритмические звуки послышались в воздухе с южной стороны, почти со стороны солнца. Однако в огромном голубом небе, кое-где запятнанном редкой ватой перистых облаков, не было видно источников звука.

— Вертолет? Слушай, это вертолет русских! Шайтан! Его не видно! — заверещал стрелок.

— Тихо! — грозно крикнул Вахид, замахнувшись рукой на стрелка, который был значительно меньше его ростом. Отвернув голову, левым ухом, поросшим черным волосом, гориллоподобный командир расчета, словно локатором, слушал небо.

— Аллах всемогущий, я вижу его тень, а самого не вижу, — вновь подал голос стрелок, несмотря на приказание.

Вахид тоже заметил темное пятно, быстро перемещавшееся по серой каменистой равнине. Сопоставив движение пятна с легким стрекотом в небе, наблюдатель решительно положил правую руку на плечо, а левой показал направление.

Подчиняясь этому жесту, стрелок навел контейнер в указанный сектор небесного купола. И тотчас начала подавать звуковые сигналы головка самонаведения «Стингера» и задрожало вибрационное устройство оптического прицела. Стрелок прижался к нему щекой и нажал сначала на кнопку, приводящую в действие гироскоп ракетного комплекса, а затем на пусковую скобу.

Громко хлопнул пиропатрон и полутораметровая стальная игла, пробив оболочку транспортно-пускового контейнера, с леденящим душу шелестом ушла в небо.

— Аллах акбар! — восторженно выкрикнул стрелок ей вослед…

15

Белая однообразная равнина с редкими пучками сухой травы, видимая из кабины «Громобоя», стремительно летела назад, исчезая под ногами вертолетчиков. Этот скупой библейский пейзаж должен был бы навевать тоску и уж, во всяком случае, вызывать мысли о бренности земного существования перед лицом вечности. Однако душа старшего лейтенанта Петра Романчука пребывала в эйфории, иными словами — просто пела.

Повод для этого, казалось, был совсем незначительный: Петруха услышал в наушниках шлемофона голос Людмилы, просто голос, который сообщил кое-какие цифры, определившие теперешний курс «Громобоя». Только цифры, но произнесенные, как показалось и как хотелось думать Петрухе, с особой задушевностью и даже лаской, предназначенной только ему.

Они не виделись всего несколько дней, но для оператора «Громобоя» они были вечностью. Петька влюбился, осознавал это, и такое состояние, чего греха таить, ему очень нравилось. Да и то сказать, невозможно было устоять перед чарами этой очень красивой, озорной и временами просто бесшабашной девчонки, за белозубую улыбку которой Петруха, совсем одичавший в мужском обществе небольшого гарнизона в Таджикистане, готов был отдать и сделать все, что угодно.

Только вот Людмила ничего не просила, хотя старший лейтенант голову готов был на отсечение дать — голубоглазая блондинка, словно сошедшая с обертки шоколада «Аленка», знала о том, что запала на сердце холостого офицера, но ничем этого не выдавала, расточая свои драгоценные улыбки налево и направо, в общем, кому ни попадя. И сердце Петрухи обливалось кровью.

Но сейчас, после короткого радиоразговора, Романчук не помнил о своих терзаниях и пребывал в наилучшем состоянии духа, что проявлялось в том, что он гундосил под нос песню своего детства, в меру сил и музыкальных способностей стараясь следовать мелодическому рисунку:

— «Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна…»

Командир экипажа несколько раз покосился на своего «правого», некоторое время терпел, но потом все-таки не выдержал:

— У нас что? Концерт по заявкам? Так я вроде ничего не заказывал.

— Извини, Жора, — повинился Петруха и объяснил: — Радостно как-то, вот и песня просится.

— И чего это тебе радостно, хотелось бы знать? — поинтересовался Иванисов, хотя очень даже догадывался о причинах, подвинувших подчиненного на лирические мелодии.

— Ну, мне всегда радостно, когда мы на «Громобое» летим, — слукавил Петруха. — А тут еще дело настоящее.

— А что говорит в таких случаях генерал?

— Знаю, — вздохнул Петька. — Не говори гоп, пока не перескочишь. Так и не говорю. Просто запел. А что, нельзя?

— Ну ты ж не Киркоров.

— Нет, конечно.