Властелин пустоты

Дозорного на вышке звали Папп. Прежде он был охотником в крошечной деревушке, расположенной к северу от горного пояса, и благодаря природной зоркости глаза получил назначение в дозор. Отец, дед и прадед Паппа тоже были охотниками.

Папп не был добровольцем. Его мобилизовал Полидевк. У себя в деревне Папп, несмотря на молодость, считался не последним человеком. Как большинство охотников, он был слабым шептуном, но имел редкую способность зашептывать насекомых и добывал для деревенской Хранительницы пчелиную бумагу из свежих, недостроенных гнезд. Его уважали и даже любили. Меньше года назад он женился на дочери соседа, и теперь та ждала ребенка. Папп хотел, чтобы первым ребенком в семье была девочка.

В случае появления заурядов Папп должен был подать дымный сигнал.

Все необходимое для этого имелось на помосте: дрова и трава, очаг из камней, тлеющий огонек и тыквенная фляжка с нефтью. Для подачи сигнала хватило бы трех секунд.

В одиночку он не управился бы и с пулеметом и с пушкой. Вышку обслуживало четверо дозорных, но торчать всем вместе наверху на дневном солнечном пекле не было особой необходимости. Светлое время суток честно делилось на четыре смены, а ночью от дозорного на вышке все равно не было никакого толку, наблюдай не наблюдай.

Папп ходил по помосту взад и вперед — пять шагов в одну сторону, пять в другую. После каждого прохода он останавливался, чтобы внимательно, как требовал приказ, оглядеть западную часть небосвода и дрожащий от испарений горизонт над лесом.

С того времени, как поставили вышку, ничего в небе не появлялось, кроме нечастых птиц.

По стволам всех трех деревьев, образующих вышку, на равном расстоянии друг от друга были набиты поперечные планки — ступени. Трое свободных от дежурства дозорных, дремлющих внизу, под прохладной сенью леса, были готовы по первому крику взлететь наверх в считанные мгновения. Они специально тренировались.

Смена Паппа подходила к концу. Его разморило на жаре, и глаза слипались. Только героическим усилием воли он продолжал ходить взад и вперед. Он знал: недавно на соседней вышке дозорный заснул на ходу и сделал лишний шаг, а ограждение помоста оказалось слишком хлипким.

Папп закрыл глаза. Воспаленные солнцем веки казались тяжелыми, как неподъемные камни. Стоп! Пятый шаг. Теперь еще раз оглядеть горизонт, и еще пять шагов в другую сторону… Он с усилием поднял веки.

С запада низко над лесом двигались какие-то темные точки. Они быстро росли. Чересчур быстро для деДеревня у воды, причалы. Несколько долбленок покачиваются на зыби, поднятой ленивым бризом, — не иначе в деревне захотели рыбки. При виде «летающего крыла» лодки рассыпаются веером и спешат к берегу, а вон ту, заплывшую дальше других, рыбаки опрокинули и пытаются уйти вплавь, часто ныряя. Выходит, и здесь люди научились бояться летающего неживого.

Над южной кромкой озера тряхнуло раз и два. В наборе крыла что-то протяжно заскрипело. Леон вцепился в борт кабины, опасаясь выпасть. Пилот, обернувшись, успокоил жестом: незначительные воздушные ямы, не опасно.

Солнце почти в зените, а вылетели с рассветом. Сколько еще болтаться в небе?

Еще одно озеро, поменьше первого, проплыло в стороне, надвинулась и ушла к северному горизонту цепочка невысоких зеленых холмов, прежде чем Леон заметил над лесом темную точку. Точка быстро росла, идя наперерез. Еще одна птица решила посостязаться в скорости? Эта, пожалуй, догонит.

Он понял, что это не птица, секундой раньше, чем точка превратилась в черный ромб.

Следующие несколько мгновений плохо отложились в памяти Леона. Кажется, он колотил пилота в спину, кажется, что-то кричал… Что бы ни думал Леон о пилоте, тот сразу оценил ситуацию — «летающее крыло» заложило глубокий вираж с резким снижением. Вниз, вниз! Может быть, удастся найти поляну для спешной посадки. Нет смысла принимать воздушный бой: что там «льюисы» — новые зауряды не боятся и крупнокалиберных счетверенок! Быстрее же! «Летающее крыло» не летает, а ползет…

Рядом полыхнуло, громом заложило уши. Леону показалось, что первый удар черного ромба пришелся мимо. Но «летающему крылу» с лихвой хватило и этого.

«Неужели это все, — успел мысленно крикнуть Леон, не в силах оторвать глаз от стремительно надвигающегося, кружащегося леса, — и больше со мною уже ничего не будет? Неужели — конец?..»

И если бы что-то, о чем никто из нас не имеет ни малейшего понятия, захотело ответить ему, оно, вероятно, ответило бы огненными письменами: «А ТЫ КАК ДУМАЛ?»

Он не мог шевельнуться и все же шевельнулся — просто так, без всякой цели. Сразу стало плохо видно. Лесной полумрак размылся перед глазами, и Леон не сразу понял, что плачет — так было больно. Мужчине нечего стыдиться своих слез.

Боль была всюду, во всем теле не оказалось уголка, где она не устроилась, чтобы терзать то, что, вопреки ее расчету, почему-то еще живо. Гуще всего она гнездилась в грудной клетке, превращая каждый вдох в адскую муку, и не было от нее спасения. Весь мир был — боль.