Властелин рек

Иван Петрович Шуйский уже стал символом обороны Пскова, он в устах горожан сделался главным заступником и защитником. Для Батория и его окружения князь был первым врагом, коего надлежало уничтожить. Потому не раз из вражеского стана посылались наемные убийцы, а среди гарнизона ходила весть о том, что воеводе «для примирения» доставили от поляков ящик якобы с дарами, а на деле внутри оказалась «адская машина», которая взорвалась бы сразу, ежели бы кто-нибудь открыл крышку…

Но Бог хранил Ивана Петровича Шуйского, главного защитника Русской земли. Под его командованием город сумел выдержать мощный удар и сокрушить вражескую армаду, покорившую уже едва ли не весь северо-запад страны. Уже несколько месяцев Псков оборонялся от врага, еще недавно казавшегося непобедимым, и защитники города знали: пока князь жив, то и Псков выстоит, а с ними — и народ русский, и держава его.

ГЛАВА 10

Под торжественный рев рожков, труб и бой барабанов, окруженный плотной стеной великолепно разодетой стражи, возок короля Стефана покидал польский лагерь под Псковом. Следом за ним уходили поредевшие отряды наемников, понурых, злых, потрепанных, с раскрасневшимися и опухшими от мороза лицами. Сейчас они более походили на увечных бездомных, нежели на первейших воинов Европы.

Гетман Ян Замойский и прочие воеводы, возвышаясь в седлах, провожали короля, сурово глядя на вереницу уходящих вслед за ним ратных. И как нелепо звучала сейчас победная музыка, как чудно выглядели гордо возвышавшиеся над этим шествием многочисленные знамена!

Весь польский лагерь под Псковом с виду был так же плачевен. Нехватка фуража привела к голоду и падежу лошадей, недостаток теплой одежды — к многочисленным смертям от болезней. Московиты едва ли не каждую ночь совершали дерзкие вылазки, нанося непоправимый урон всему войску. Но и их силы на исходе, Баторий это хорошо понимал, потому он не собирался отступать от города, хоть и в скором времени должны состояться переговоры о мире. Однако содержать огромное войско наемников уже было невозможно — расходы были столь огромны, что король решил распустить значительную часть наемных отрядов. Смертельно уставший и уже которую неделю больной, Баторий отправлялся в Польшу и забирал расформированные им полки. Замойского, своего верного соратника, он оставлял здесь, под Псковом, вверив ему командование остальным войском, теперь насчитывающим не более двадцати шести тысяч человек.

Он пока не представлял, как командовать этими обезумевшими от голода и стужи людьми. Мародерство, грабежи, вооруженные стычки стали обычным явлением в польском лагере, многие самовольно сбегают с позиций. Замойский понимал, что ему уже не взять Псков. Только бы уберечь оставшееся войско от распада и от позорного разгрома — он боялся, что московиты воспользуются ослаблением противника и при очередной вылазке просто перережут всех. Тогда наверняка при переговорах королевским послам придется во многом уступить московитам. Того нельзя допустить!

Но ратники уже недолюбливали гетмана за его жестокость. В тот же день он с пеной у рта прилюдно избил нагайкой одного из польских ротмистров и, привязав к седлу своего коня, долго влачил его по лагерю — все из-за того, что ротмистр поручил своим людям разбирать на топливо деревянные строения, в коих жили придворные короля и литовские ратники. Так он пытался отучить подчиненных от своевольства и поступков, способных нанести вред лагерю, но его ненавидели все больше. Люди продолжали сбегать, умирать от болезней, ран, погибать в ночных сражениях с московитами — с каждым днем лагерь пустел все больше. Отощавшие лошади дохли едва ли не табунами — окоченевшие раздувшиеся туши, поедаемые птицами, во множестве лежали вокруг лагеря и под стенами города.

Вслед за королем уехал и Поссевино — вскоре в Запольском Яме должны были собраться русские и польские послы для долгожданных переговоров. Иезуит зашел проститься с Замойским перед отъездом, склонился, поблагодарил за оказанную честь и обещал ему написать из Заполья, когда послы соберутся. Замойский поднялся, огладил свои седеющие усы и молвил:

— Счастливого вам пути. Пусть Господь поможет вразумить московских послов, дабы переговоры были быстрыми и успешными.

Они какое-то время молча глядели друг на друга — грозный гетман с дряблым одутловатым лицом, и мрачный, непроницаемый иезуит. Взгляды, полные презрения друг к другу, говорили о многом, и никакие слова тут уже были не нужны.

Поссевино поспешил залезть в возок, кутаясь в даренную Иоанном шубу, а гетман в окружении своих главных соратников глядел вслед уезжающему возку, окруженному стражей, и, фыркнув, выплюнул из себя:

— Такого сварливого человека никогда в жизни не видывал! Тьфу! Уехал — слава Богу! Мерзкий, ужасный человек!

И уже в своей избе, уставший от вечной безысходности и неудач, он дал волю своему гневу. Красный, с выпученными глазами, он бил кулаком в стол и всячески проклинал ненавистного ему иезуита: