Властелин Урании

— Хафнер болен, Господин, — вмешался Христиан Йохансон. — Ливэ сидит с ним, но сделать ничего не может. Ему скоро конец. Он весь опух от водянки и просит, чтобы вы пришли.

— Чума на него, мне сейчас не до Хафнера! Лонгомонтанус и Кроль, идемте со мной, вы будете вести измерения, а Йеппе — Их запоминать. А вы, сестрица, навестите Хафнера вместо меня, я зайду повидать его завтра.

Еще не договорив, он напялил свой колпак, отцепил нос и со всех ног устремился в коридор, предшествуемый лакеем-верзилой с факелом в руке. Этот последний на пороге заколебался было, вспомнив о собаках.

— Вперед! — приказал хозяин.

— Они там, — пробормотал слуга, имея в виду псов. — Я вижу, как горят их глаза.

Но Тихо Браге смотрел не на собак шотландского короля, а на луну, уже пожиравшую тень Земли. Псы меж тем ярились, наскакивая на факелоносца, а тот защищался, отмахиваясь от них жгучим пламенем.

Сеньор шагал теперь впереди него, а я поспешал следом, стараясь не отстать. Но когда он оказался перед входом в Стьернеборг, один из мастифов кинулся ему наперерез. Мой хозяин храбро шагнул ему навстречу. Зверь отступил. «Вот видишь, — сказал мне Господин. — Достаточно не знать страха…»

Не стоило торопиться с похвальбой: пес прыгнул на него и сквозь плащ прокусил плечо. На шерстяной рубахе и супервесте[16] пятнами проступила кровь. Он упал на колени. Я тогда схватил палку, торчавшую из той самой дыры, что осталась посреди ближнего купола на месте недавно умыкнутой статуи Меркурия, и обратил мастифа в бегство. Эта неприятность разом напомнила об утрате статуи, на возвращение которой, как я и предсказывал, мы уповали напрасно. И, сказать по правде, как только мы лишились покровительства крылатого бога, злая судьба неотступно ополчилась на нас.

Когда его сестре Софие наконец удалось уговорить господина Тихо навестить Хафнера, тот вошел и склонился над изголовьем больного лишь затем, чтобы увидеть, как бедняга испустил дух. Казалось, старик только и ждал его прихода, чтобы покинуть нас. Притом можно было подумать, что в смертный миг он хотел предупредить хозяина о чем-то ужасном, что открылось ему, когда он ступил на берег Леты; он вытянул вперед руку и озирался вокруг, словно бы его обступили видения, тающие на глазах. Но вот он обратил взор на Ливэ, которая с самого утра утоляла его мучения, и его веки закрылись.

Спустя десять дней настал черед Ханса Кроля: его убило воспаление легких, подхваченное в ночь затмения, но Сеньор, весьма неприятно пораженный смертью Хафнера, к нему не пришел. Наконец и слуга, покусанный псами шотландского короля, умер от лихорадки, чем вверг Господина в сильнейшее беспокойство, поскольку его собственная рана на плече все еще не затянулась.

В ту зиму нам часто пришлось бывать на погосте. Сеньор забросил все дела на острове, насколько смог: все улаживал свои отношения с регентским советом. Он приказал, чтобы псов короля Шотландии забрал из поместья Густав Ассарсон. Бог весть почему, но только господин Браге поручил этому юному паршивцу доставить их в порт Ландскроны. Не решаясь приказать, чтобы их уничтожили, он хотел отослать их своему брату.

Доверие, которое он таким образом оказывал сыну Ассарсона, больно задело меня и показалось не к добру. К тому же Густаву еще было поручено забрать из семейного поместья Кнутсторп, что в Скании, и сопровождать до цитадели Ландскроны ручного оленя по имени Хассельнёд (Орешек), дабы оттуда на первом же судне переправить его ландграфу Гессенскому. Но Густав, возвращаясь из фьефа Браге вместе с братом Сеньора и этим самым Орешком, которого он вел на веревке, не додумался напоить животное пивом, и олень, едва успев прибыть в цитадель, упал с галереи второго этажа и разбился насмерть — сломал себе шею.

Мне рассказал об этом Свенн Мунтхе, мельников сын. То, что за сим последовало, на первый взгляд легко было объяснить гневом хозяина: Густава Ассарсона нашли возле Лаэбринкской дюны, его череп был проломлен ударом камня.

— Сеньор то ли наказать его хотел, то ли рот ему заткнуть, — утверждал Свенн Мунтхе.

Конечно, потеря кнутсторпского оленя должна была привести Тихо Браге в чрезвычайно скверное расположение духа, да к тому же донесение, присланное его братом-комендантом, было крайне неблагоприятным для Густава Ассарсона, позже мне довелось видеть то письмо, Густав в нем назван «преступником, отменно ловко плетущим небылицы». Тем не менее я заверил сына Мунтхе, что предполагать, будто хозяин из мести приказал зашибить Густава камнем, совершенно немыслимо. Он слишком чтит Господа, чтобы покушаться на чью-либо жизнь.

Мы стояли у ворот дубильни. Помещение было разделено надвое. Справа находился станок, на котором скоблили кожи, слева — кадка для засолки мяса и рыбы. На створке двери висела лисья шкурка, которую Свенн убрал уже при мне. Смрад, царивший здесь, был омерзителен, но со мной теперь ни один из жителей деревни, за исключением юного Мунтхе, и словом бы не обмолвился, а мне было очень важно узнать, как они судят о моем господине.

— Ты слишком многого не знаешь, — сказал Свенн.