Властелин замка

— Говорят, ему отвратительна сама мысль об этом.

— Мне казалось, что мужчина из фамильной гордости хотел бы иметь сына — а он, несомненно, гордый человек.

— Самый гордый человек во Франции.

В этот момент вернулись дети с Габриэль и их отцом Арманом. Габриэль Бастид была поразительно хороша. Она была темноволоса, как и остальные члены семьи, но глаза ее были не карими, а ярко-синими, и из-за этих глаз она была почти красавицей. Кроткое выражение лица говорило о том, что она гораздо застенчивее, чем ее брат Жан-Пьер.

Я как раз объясняла им, что мать моя была француженкой, поэтому я бегло говорю на их языке, когда неожиданно зазвонил колокольчик.

— Это горничная зовет детей на полдник, — объяснила мадам Бастид.

— Я сейчас ухожу, — сказала я. — Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся с вами.

Но мадам Бастид и слышать не желала о моем уходе. Я должна остаться и попробовать их знаменитые вина.

Подали булочки с шоколадом — для детей, а для нас — печенье и вино. Мы говорили о виноградарстве, живописи и местных достопримечательностях. Мне советовали непременно посетить церковь и старинную ратушу, а самое главное, не забывать семейство Бастидов. Я должна заглядывать к ним всякий раз, проходя мимо. И Жан-Пьер, и его отец — который был весьма молчалив — будут счастливы показать мне все, что я пожелаю увидеть.

Затем детей отправили играть, и мы вновь заговорили о замке. Возможно, из-за вина — к которому я, конечно, была непривычна, особенно в это время дня — я стала менее сдержанной, чем обычно.

— Женевьева — странная девочка. Совсем не похожа на ваших внуков. Они такие непринужденные, естественные, нормальные, счастливые дети. Возможно, виной тому замок — не лучшее место для воспитания ребенка — Я говорила беззаботно, не волнуясь о последствиях. Мне нужно было узнать побольше о замке, и более всего — о графе.

— Бедный ребенок! — сказала мадам Бастид.

— Да, — продолжала я, — но со дня смерти ее матери прошло три года, и для ребенка это достаточное время, чтобы прийти в себя.

Наступило молчание, затем Жан-Пьер сказал:

— Если мадемуазель Лоусон останется в замке, она скоро все узнает, — Он повернулся ко мне: — Графиня умерла от слишком большой дозы опия.

Я вспомнила девочку на кладбище и неожиданно у меня вырвалось:

— Неужели это убийство?

— Они сказали, что это самоубийство, — уточнил Жан-Пьер.

— Ах, — вмешалась в разговор мадам Бастид, — графиня была такой красивой женщиной.

После этого она вернулась к теме виноградников. Мы поговорили о большом бедствии, которое постигло виноградные плантации Франции несколько лет назад. Тогда лозу поразила виноградная вошь, и Жан-Пьер, весь во власти своего увлечения, заставлял каждого сопереживать ему, когда говорил об этом. Я вообразила весь ужас виноградарей, обнаруживших эту вошь, понимала всю остроту их трагедии, когда решался вопрос о возможном затоплении виноградников.

— Эпидемия охватила всю Францию, — сказал он. — Это было больше десяти лет назад. Так, отец?

Арман кивнул.

— Прежнего процветания удалось достичь не скоро, но надо сказать, Гейяр пострадал меньше других.

Когда я поднялась, чтобы уйти, Жан-Пьер изъявил желание проводить меня. Хотя опасности заблудиться не было, я была рада его компании, сочтя Бастидов людьми в высшей степени приятными и дружелюбными — эти качества я уже научилась ценить. Мне пришло в голову, что в их обществе я сама стала другим человеком — отнюдь не такой холодной и самоуверенной женщиной, какой я предстала перед обитателями замка. Я была словно хамелеон, изменяющий окраску в зависимости от пейзажа. Но это происходило не намеренно и было совершенно естественно. Никогда раньше я не отдавала себе отчет в том, что обычно бессознательно надевала на себя защитную броню, но было очень приятно находиться среди людей, в обществе которых я в ней не нуждалась.

По дороге к замку я решилась спросить:

— Этот граф… он действительно такой ужасный?

— Он очень властный человек… как все истинные аристократы. Его слово — закон.

— В его жизни была трагедия.

— Вы, кажется, сочувствуете ему. Но когда вы с ним встретитесь, поймете, что он меньше всего нуждается в жалости.

— Вы говорили, что смерть его жены сочли самоубийством, — начала я.

Он быстро перебил меня:

— Нам не свойственно обсуждать такие вещи.

— Но…

— Но мы о них не забываем, — добавил он.

Впереди появился замок, огромный и неприступный. Я подумала обо всех мрачных тайнах, что скрывали его стены, и невольно содрогнулась.

— Пожалуйста, не провожайте меня дальше, — сказала я. — Я, наверное, отрываю вас от работы.

Он отступил на несколько шагов и поклонился. Я улыбнулась и повернула к замку.