Властелины моря

На протяжении последних полутора столетий афинским морякам случалось попадать в ловушку, как в Египте, терпеть сокрушительные поражения, как при Сиракузах, подвергаться преследованию, как при Нотии, попадать на берегу в плен целыми экипажами, как при Эгоспотамах. Но впервые в истории афинский стратег добровольно склонил голову перед вражеским флотом. Фемистокл, Формион, Хабрий – никто из них не признал бы поражения без боя, без отчаянной битвы во имя Афин. Что же изменилось за это время?

Как говорилось, афиняне из высших слоев общества с самого начала отвергали саму идею освободительной войны. А на борту каждого судна находился по меньшей мере один аристократ-триерарх. Отдаленные перспективы сражения при Аморгосе ни за что бы не остановили людей, занимавших командные позиции во времена греко-персидских и Пелопоннесской войн, но нынешние стратеги и триерархи мало того что не хотели побеждать, у них и в бой-то вступать не было никакого желания. Каким-то образом Эветиону удалось, капитулировав, убедить Клита в том, что афиняне не просто признают свое поражение в данном конкретном бою, но и вообще никогда отныне не выступят против Македонии на море. Только такой домысел может быть единственным объяснением последующему поведению македонского военачальника – отказавшись от трофеев, он позволил противнику взять свои потрепанные суда на буксир и увести их домой.

Не преследуемые и не конвоируемые македонянами, афиняне ушли с поля поражения во всеоружии и полном порядке. Впереди их ждало возвращение в Пирей. Для тех, кто голосовал на собрании за войну, это был тяжелый и долгий путь. Утешали ли они себя надеждами на то, что преемники Александра будут строить отношения с Афинами, как строил их сам Александр? Или что афинский флот в ближайшие месяцы или пусть годы восстанет из праха?

Их возвращению предшествовало ложное сообщение – будто бы одержана победа. Свидетели видели, что афинские триеры возвращаются после боя с поврежденными судами на буксире, а это обычно – знак победы. Первый же афинянин, до которого докатилась радостная весть, водрузил на голову венок, сел на коня и проехал через весь город, оповещая сограждан о триумфе. Торжествующее собрание распорядилось немедленно принести благодарственные жертвы богам. Эйфория продолжалась два или три дня, а потом в Пирей вернулся флот, и открылась печальная правда.

Столкновение с македонянами на суше принесло тот же результат, что и на море. Противники сошлись под Кранноном, в Фессалии, где трудная победа македонян стала прологом к полной капитуляции греков. Вскоре после этого Клит, воодушевленный своими победами в Геллеспонте и при Аморгосе, перехватил в западных водах отряд афинских боевых кораблей и нанес им сокрушительное поражение вблизи Эхинадских островов. Таким образом, даже без Филиппа и Александра македоняне доказали свою способность превосходить города-государства Древней Греции.

Собрание направило Фокиона, Демада и главу Академии Ксенократа в ставку Антипатра: герою войны, оратору и философу предстояло договариваться об условиях мира и судьбе некогда великого города. Антипатр потребовал контрибуции, покрывающей все расходы Македонии на войну, выдачи Демосфена и других врагов его страны, а также эвакуации населения Самоса. Феты, состояние которых оценивается ниже двух тысяч драхм, подлежат высылке из Афин. Те, что посостоятельнее, остаются в городе, но обязуются передать македонскому гарнизону один из пирейских фортов.

Это было не то, на что рассчитывали послы. С изгнанием фетов они согласились, но отчаянно цеплялись за Самос и яростно возражали против присутствия военных отрядов Македонии на земле Аттики. Антипатр немного уступил, согласившись передать судьбу Самоса на рассмотрение нового царя Македонии Филиппа III Арридея – единокровного брата Александра. Что же касается Пирея, протесты афинян вызвали лишь презрительный смех. Ставка легендарного афинского флота имела в глазах македонских завоевателей куда большее стратегическое значение, чем Акрополь или даже Афины в целом. Антипатру не было никакой нужды разрушать военно-морскую базу или сжигать корабли. Удаление смутьянов-фетов – уже само по себе надежная гарантия конца афинской морской мощи, а корабли, как материальное ее воплощение, достанутся преемникам Александра.

В общем, посланники вернулись домой с такими условиями мира, которые лишали Афины независимости и – что бы это ни означало в смысле практическом – национальной идентичности. Невозможное стало возможным. Почти три пятых граждан – двенадцать тысяч из двадцати одной – не смогли пройти имущественный тест Антипатра. Они превратились в мусор, в быдло, в радикал-демократов, сделались повсюду притчей во языцех – воплощением всех экспансионистских притязаний и тщеславных помыслов Афин. Теперь им предстояло навсегда покинуть не только родной город, но и пределы всей Греции.