Властитель Вселенной

Как там звали того древнего римского епископа, о котором говорил ей секретарь? Перегринус... Пеллерини? Избранный только за то, что ему на голову сел голубь, когда он просто так, из любопытства вышел из церкви. Она представляла себе, что он должен был ощущать при этом. Интересно, что за епископ из него вышел?

Она чуть улыбнулась. У Туаана, ее секретаря, довольно странное чувство юмора, но без него она пропала бы.

Словно в ответ на ее мысли пропел вызов на панели коммуникатора.

— Да?

— Линкор вышел в районе планеты и ожидает возле Узла, — послышался голос Туаана. — Они не говорят точно, зачем они здесь, но мне кажется, они призваны.

Элоатри села; ноги не держали ее от волнения. Чего она ожидает?

— Иду.

* * *

Когда она вошла в переговорную, Туаан уже ждал ее, сгорая от любопытства. Не говоря ни слова, он включил голопроекцию и отступил в сторону, выйдя из поля зрения камеры.

В воздухе соткалось и обрело материальность изображение: высокий, худощавый, темнокожий флотский офицер с коротко постриженной седеющей бородой. Он стоял неподвижно, хотя и не по стойке «смирно»; она почти не видела окружающей его обстановки, но догадалась, что это, скорее всего, его каюта. Во всяком случае, наверняка не мостик.

Взгляд его сфокусировался вдруг на ней, и глаза его удивленно расширились. «Он меня узнал», — догадалась она. Сама она его не узнавала — он не походил ни на кого из тех сновидений, что лишили ее покоя с тех пор, как она покинула вихару. — «Возможно, это он призван».

— Говорит капитан Мандрос Нукиэль, командующий линкором Его Величества «Мбва Кали».

— Добро пожаловать на орбиту Дезриена, капитан, — ответила она. — Меня зовут Элоатри. Волею Телоса я Верховный Фанист Дезриена.

Густые брови капитана сошлись на переносице; весь вид его выражал сомнение.

— Томико был на Артелионе, — пояснила она тоном оракула в надежде на то, что он подтвердит или опровергнет те смутные слухи, которые начали уже доходить до Дезриена. Несмотря на все ее видения, никаких твердых доказательств того, что творилось в Тысяче Солнц, у нее не было.

И, увидев по его лицу, что слова ее достигли цели, она подняла руку с навеки выжженным на ней силуэтом Диграмматона.

Капитан Нукиэль вздохнул — невольная, но совершенно естественная реакция.

— Значит, это вы призвали меня.

— Я верю, что вас призвали, — осторожно произнесла она. — Впрочем, речь ведь не о связи вроде ДатаНета, — улыбнулась она, видя его замешательство. — У нас с вами много общего, капитан. Мы оба подчиняемся приказам — боюсь только, ваши гораздо яснее.

По лицу Нукиэля пробежала тень нетерпения.

— Простите меня, Нумен, — произнес он, — но я рискую своей карьерой, явившись в разгар войны на ваш призыв. Прошу вас, не надо играть со мной.

Война! Несмотря на все ее видения, явления Томико и все тому подобное, прямое подтверждение ее предчувствий оглушило ее.

— Прошу прощения, капитан, — ответила она. — Все, что я могу сказать вам, — это то, что последнее время меня беспокоят видения: рыжий юноша, с бледной кожей-атавизмом, возможно, с изумрудным кольцом на пальце. И еще: с ним каким-то образом связан небольшой серебряный шар.

С минуту капитан, не скрывая своей нерешительности, смотрел на нее. Потом откуда-то из-за кадра послышался неразборчивый шепот, и лицо капитана прояснилось.

— Я понял, что вы имели в виду, говоря о приказах, — сказал он. — Мне кажется, речь идет о...

Элоатри зачарованно слушала рассказ капитана, а ощущение неотвратимого все глубже проникало в ее сознание.

«Воистину, — подумала она, — мы стоим у края времен».

Элоатри распахнула высокую дверь в западной стене собора и пошла по долгому проходу вдоль нефа. Весь интерьер собора был пронизан светом, струившимся сквозь высокие витражи, и это превращало массивные каменные стены в эфемерные кружева.

Элоатри улыбнулась. Что-то в ее душе откликалось на пышность древней христианской архитектуры — возможно, именно эта оболочка веры помогала ей легче войти в новую жизнь. Это словно прогулка по разуму Телоса — свет, простор, изящество...

В соборе, конечно, находились и другие люди — он никогда не пустовал, — но все перемещались по своим собственным орбитам, поглощенные собственной беседой с Телосом и триединой истиной древней веры. Исполинские размеры помещения превращали людей в карликов. Она начинала уже видеть ритм этой жизни, похожую на танец структуру, где вера требовала порой обособленности, а временами единения в мессе или других ритуалах, после чего толпа верующих снова распадалась на отдельных людей — но никогда не одиноких полностью.