Еще удобнее располагалось другое владение Агамемнона, славное именем прежнего своего государя — Геракла, — Арголида с прекрасным городом Аргосом. Глубокий Арголидский залив давал возможность оборудовать неприступные порты, способные быть базами основного флота, тогда как сторожевые корабли охраняли подступы к ним, притаившись на островах (служивших, впрочем, базами и для пиратов) Арина, Эфира, Питиуса, Аристеры и десятках более мелких. Все они располагаются вдоль восточного берега залива, где, по-видимому, и заканчивалась талассократия Агамемнона. Западный берег залива и его продолжение — восточное побережье Лаконики оставались его владениями чисто номинально. Об этом свидетельствуют и топонимы этой местности: город Тирея в глубине бухты Тиреатикус — центр Тиреатийской области, город Тирос при южном входе в залив Тиро. Море богато здесь пурпуровыми раковинами, и тирийцы не могли упустить своего. Они же, по-видимому, контролировали и мелкие островки дальше к югу. И только гористая Миноя, соединяющаяся подводными и надводными скалами с Пелопоннесом, умерила аппетиты тирийцев, оставив юг Лаконики за критянами, союзниками Агамемнона.
В балканской Греции, пишет Курциус, «возник союз из семи приморских городов: Орхомена, Афин, Эгины, Эпидавра, Гермиона, Празии и Навплии. Центром этой морской амфиктионии нельзя было избрать более удобного места, чем высокий остров Калаврию, лежащий перед восточной оконечностью Арголиды, на границе Саронического залива, и образующий с помощью ближайшего материка обширное и хорошо защищенное внутреннее море и рейд, как бы созданный для стоянки кораблей и для господства над морем» (85, с. 72). Того, кому удалось бы миновать Калаврию, поджидала Эгина, окруженная подводными камнями и торчащими из воды скалами: греки говорили, что их разбросал здесь Эак, чтобы обезопасить свой остров от пиратов. Прорвавшись мимо Калаврии, пират сам вкладывал свою голову в петлю. Действительно, если соединить линией перечисленные города, эта линия, как удавка, опояшет северо-западную часть залива Сароникос и всю Арголиду.
Возникновение и бурный рост флотов отражают кардинальное изменение содержания пиратского промысла: главной целью становится захват рабов, предпочтительно женщин и детей. «Во времена Гомера, как и в наши времена, размышляет А. Валлон, — в тех странах, где вербуются рабы, делали набеги на поля, нападали на города, чтобы добыть пленников. Эти грабежи, которые занимали свободное время у греков под Троей, служили также во время путешествий вознаграждением за медлительность мореплавания в те времена; вот подлинная жизнь Древней Греции на суше и на море. Таким образом, морской разбой шел рядом с войной или, лучше сказать, сливался с ней, разделяя с нею одинаковый почет, так как он предполагал одни с нею труды и давал тот же результат. Женщины составляли лучшую часть добычи; их забирали массами, чтобы потом разделить на досуге. Иногда боги получали свою часть, а остаток распределялся, по заслугам и рангу, между людьми. Никакому возрасту не давалось пощады, когда проявлялся этот жадный инстинкт… Цари извлекали из этого такую же выгоду, как и морские разбойники, создавшие себе из торговли рабами ремесло… Эту торговлю, которую с давних пор финикийцы вели на побережьях Греции, сами греки продолжали у берегов Сицилии, если не во время Троянской войны, то во всяком случае в то время, когда создавалась „Одиссея“» (75, с. 5).
Цари, предводительствующие эскадрами пиратов, похваляются своими подвигами, их воспевают поэты и прославляют дружины. Ахилл делает набег из Арголиды в Мисию и умыкает из Лирнесса «по жестоких трудах» Брисеиду, а этот союзный Трое город сравнивает с землей.
предается сладким воспоминаниям сын Пелея (На, IX, 328–331). У него уже был в этом деле немалый опыт (11а, I, 366–368):