Властители земли

Помолчали минуту, потом кто-то сказал: и как он должен извиняться? Не знаю, как скажете. Вот, Первый пришел ко мне за плиткой, я ему достану, но только после того, как извинится. Извинись, Первый, коли на то пошло, зашумели мужики, скажи, черт попутал с алмазом, что ты не первый. Димитр слушает, на многое смотрит он теперь через новые очки, а все никак к ним не привыкнет. Глядит, слушает, а в голове одна мысль: ведь этот Незаменимый — страшный человек, все остальные — лопухи по сравнению с ним, он как из другого мира… но, выдавив из себя свой дробный смешок, он торопится сказать нужные слова, пока они не застряли костью в горле: прости, Митя, и за алмаз, и за то, что первым я вышел, так уж получилось. Тут началось: смех, по плечам друг друга бьют, все хорошо! Молодец, Первый, извинился, и ладно, для нас ты все равно Первый! Незаменимый поднял руку, и за добродушием его увидел Димитр ненависть: за это спасибочки, я доволен, что ты тут перед всеми признался, что не первый, потому что воистину ты не такой, ты же без моих плиток — ничто! Пойдешь к бай Стрезо, придешь ни с чем, он каждому не дает. С этим у нас с тобой все в порядке. Но чтобы я послал к тебе товарища Ферманского, об этом надо попросить, ведь это все равно что подарить тебе сотню! В зале шум, а за их столом — тишина; выпили люди, с легкостью принимают и извинения, и просьбы, но тут никто не спешит к Димитру с советами. Он смотрит, слушает, молчит.

— Не попросишь, сотня моя будет. У меня квартира новая, обзаводиться пора. Придется тебе поклониться и руку у меня поцеловать, так-то любезнейший! — И он протянул через стол руку, длинную, тяжелую, все смотрят, как неправдоподобно зависла она в пространстве, молчание становится гнетущим. — Поцелуешь руку, — Незаменимый подносит ему руку для целования, — я не только товарища Ферманского тебе уступлю, я с товарищем Кавракировым квартирные твои дела улажу. Тебе Домузчиев отказал — мне не откажет! Завтра же пойдем, перед всеми говорю, я своему слову хозяин. Или, смотри, помощи никакой не дождешься.

Пора и Димитру подняться. В голове стучит, грудь распирает, надежда в душе и ярость, ярость и надежда. Замахнуться и прямо в эту ухмыляющуюся рожу кулаком, изо всей силы! Медленно поднимается Димитр, ноги обмякли, кулаки сжимаются и разжимаются, глаза горят животной ненавистью; Незаменимый чувствует ее, но на лице натянутая, мерзкая улыбочка; со стороны поглядеть, сейчас бросятся друг на друга. Димитру кажется, что какая-то сила гнет его вниз, мысли расплываются: что делать? Что? Броситься на него или… поцеловать… Он даже не отдает себе отчета в этом колебании, весь охваченный ненавистью. И тут поднимается Симо. В приглушенном шуме зала мощно взрывается его голос, в нем звенит такое напряжение, словно разрядилась ярость самого Димитра: ты что, гад, забыл, с кем ты?! — орет Симо, и сначала не разобрать, на кого и почему с такой злостью: его-то это вовсе не касается. Он… тебе… руку целовать?! Симо поднимается и встает рядом с Димитром Первым. Ты что — господь бог, чтобы тебе руки целовали? Или ты его выкормил? Или ты его детей растишь? Ты одно заслужил, и ты это сейчас получишь, я тебе так врежу! Ни стыда, ни совести! Обрадовался, что человеку плохо, и свою поганую лапу суешь — поцелуй, спасу! Ах ты гадина! Уже и другие кричат: как это руку тебе целовать, кто ты такой, чтобы тебе руки целовали?! Незаменимый прячет протянутую руку, и с ней исчезает все страшное, мерзкое, что было в этом жесте; улыбается неловко, а из глаз убирается куда-то вглубь злоба, и появляется в них один дикий страх: погодите, что вы, шуток не понимаете, интересные люди, пошутить нельзя, что ли? Скажи, Первый, скажи им… пошутил я. Ну, люди! Шуток не понимают.