Влечение

— Семьдесят третья улица. Дом один, Ист-сайд, Семьдесят третья улица, — прошептала она.

Я рывком поднял ее — надушенный шелк, газ и кружево, мягкая и теплая плоть. Ее кудри щекотали мне лицо, щеку и шею. Она снова закрыла глаза и обвисла у меня на руках. Кровь, ее или моя, капала в пыль.

Я сжал зубы и побежал.

3

Как только я выбежал из парка, мимо промчался двухколесный экипаж, а за ним — полисмен верхом на лошади. Я шарахнулся обратно в тень, оглушенный криками.

Я думал, что Новый Орлеан большой. По сравнению с Мистик-Фоллз так и было. Дома, конторы и лодки теснились на крохотном шумном участке около Миссисипи. Но он ни в какое сравнение не шел с Манхэттеном, где алебастрово-белые здания вздымались к небу, а люди из Италии, Ирландии, России, Германии — даже Японии и Китая — толпились на улицах и продавали свои товары.

Даже по ночам в Нью-Йорке кипела жизнь. Тихо шипящие газовые фонари заливали мощеные тротуары Пятой авеню теплым, веселым светом. Закутанные в пальто юноша и девушка, смеясь, склонились друг к другу. Мальчишка-газетчик кричал о забастовках на фабриках и коррупции в правительстве. Сердца бились в безумной какофонии, колотились и захлебывались. Запахи мусора, духов, да и просто чистой человеческой кожи ползли по улицам, как плети кудзу.

Успокоившись, я спрятался в тень, подальше от света фонарей, держа на руках тяжелое тело. У дверей отеля стоял швейцар — я дождался, пока он развернет газету, и прокрался мимо так быстро, как только мог со своей ношей. Конечно, если бы я был на пике Силы, если бы все это время питался человеческой кровью, мне бы ничего не стоило заставить швейцара забыть все, что он видел. Более того, я мог бы добежать до Семьдесят третьей улицы с такой скоростью, что ни один человек меня бы не заметил.

На Шестьдесят восьмой улице я спрятался в мокрых кустах, потому что мимо прошел пьяный. Там, среди ветвей, ничто не отвлекало меня от сладкого запаха девичьей крови. Я пытался не дышать, проклиная себя за желание разорвать ей горло. Когда пьяный прошел, я рванулся к Шестьдесят девятой улице, молясь, чтобы никто не увидел меня и не спросил о бесчувственном теле, которое я нес. Но я задел ногой камень, и он ударился о булыжник мостовой с громкостью выстрела.

Пьянчуга обернулся:

— Эй?

Я вжался в стену ближайшего особняка, безмолвно молясь, чтобы пьяница пошел дальше по своим делам. А он медлил, оглядывая все вокруг мутным взглядом, а потом вдруг свалился на тротуар и громко захрапел.

Девушка застонала и дернулась. Скоро она очнется и поймет — с громким криком, само собой, — что ее держит на руках незнакомец. Пытаясь успокоиться, я досчитал до десяти. А потом бросился вперед неровными прыжками, как будто за мной гнались все демоны ада, не заботясь о том, чтобы держать свою ношу осторожно. Шестьдесят девятая улица, Семидесятая… Капля ее крови стекла по моей щеке. За мной эхом отдавались шаги. Где-то далеко заржала лошадь.

Вскоре мы оказались на Семьдесят второй улице. Еще один квартал, и мы будем на месте. Я оставлю ее у дверей и побегу обратно…

Но, увидев дом один по Ист-сайд Семьдесят третьей улицы, я остановился.

Дом, в котором я вырос, был огромен. Мой отец построил его на деньги, которые он заработал, приехав в Америку из Италии. В Веритас было три этажа, по периметру всего дома шла широкая солнечная галерея, а до второго этажа тянулись стройные колонны. В доме можно было найти любой предмет роскоши, который в принципе существовал во время блокады южных штатов.

Но этот дом — точнее, особняк — был просто гигантским. Настоящий замок из песчаника, занимавший почти целый квартал. Тесно расположенные окна походили на внимательные глаза. Кованые железные балконы, напоминавшие те, что украшали дом Келли в Новом Орлеане, нависали друг над другом. Сухие коричневые виноградные лозы свисали на металлические кружева. Там были даже украшенные горгульями заостренные граненые башенки в европейском стиле.

Как это символично — дом, куда мне надо попасть, охраняют монстры.

Я поднялся к гигантской двери из темного дерева, украшенной резьбой. Аккуратно положив девушку на ступеньку, взялся за бронзовое кольцо и трижды постучал. Я собирался вернуться в парк, но тут массивная дверь распахнулась, как будто была не тяжелее садовой калитки. В дверях застыл высокий и тощий слуга, одетый в черный костюм. Мы посмотрели друг на друга, потом на девушку на ступеньках.

— Сэр, — дворецкий обратился к кому-то невидимому на удивление спокойным голосом, — это мисс Сазерленд…

Послышались крики и суета. Практически сразу в дверном проеме возникло множество озабоченных людей.

— Я нашел ее в парке, — начал я.

Продолжать не пришлось.

Зашуршали нижние юбки и тяжелый шелк — не менее полудюжины плачущих женщин, не считая джентльменов и слуг, высыпали на крыльцо и окружили девушку, как стайка взволнованных гусей. От густого запаха человеческой крови закружилась голова. Роскошно одетая пожилая дама — вероятно, мать — приложила руку к шее дочери, чтобы проверить пульс.

— Генри! Занесите Бриджит внутрь, — приказала она.