Влечение. Истории любви

Анна вернулась на кухню, налила в стакан минеральной воды, выпила. Вернулась в коридор. У нее не было никакого плана действий, никакого предчувствия, никакая интуиция и никакое ни сердце матери. Просто Анна вытащила из ящика для всякого инструментального мусора здоровенную железку на деревянной рукояти – долото? стамеска? – и отжала замок – да что там было отжимать – хлипкая межкомнатная дверь, латунная ручка блестела тускло и давила в левый бок.

Вошла в комнату, дочь лежала на полу, ноги врозь, на ее губах пузырилась зеленая пена.

«Скорая» приехала очень быстро, реанимобиль, разнаряженный как елка. Хмурый врач с глубокой складкой между бровей говорил отрывисто, действовал быстро, пустые облатки из-под таблеток, проглоченных Светланой, окинул мгновенно взглядом и все вздыхал, пока заправлял зонд ей в желудок.

– Откуда взяла? – спросил. – Наркоманка? Медработник?

Анна мотала головой, даже трясла, абсолютно не в лад, абсолютно не по делу, он понял и больше ничего не спрашивал. Фельдшер, полная уютная женщина, похлопала ее по руке и проговорила:

– Все будет в порядке, вы успели. Смотрите, она уже приходит в себя.

Светлана открыла глаза и посмотрела прямо на мать. В горле была резиновая полая трубка, и сказать Светлана ничего не могла. Сказала Анна: «Прости меня» – и наконец заплакала.

Оставив Светлану в отделении токсикологии, вышла в аптеку купить по списку необходимые лекарства и прочее, например зубную пасту, щетку, мыло. Тапочки. Какую-то удобную для больницы одежду. Казалось невозможным вернуться за всем этим домой, в комнату, где уже засохла на полу зеленая лужица, небольшая.

Вечером Анна заставила себя позвонить детскому доктору Олегу и очень коротко рассказать о случившемся. Слушать его ответа не стала, отключила телефон. Сидела на табуретке, обтянутой зачем-то марлей, смотрела на дочь. Она спала, в локтевую вену капал физраствор с глюкозой, на соседней кровати стонала женщина, бормотала что-то бессвязное, медсестра со сложной прической, не помещающейся под прозрачный чепец, сделала ей укол, и та замолчала. В окно стукнул тихо падающий лист, еще даже не желтый. И немедленно начался дождь, буквально залил стекла – нормальная питерская осень.

Через два часа Анна снова включила телефон, двенадцать сообщений о непринятых вызовах, три голосовых сообщения – стерла. Набрала номер Бориса, она знала, что дочери будет приятно увидеть отца завтра. Его голос взметнулся в ужасе, Анна успокоила, повторив много раз «все будет в порядке».

Кажется, она не спала ночью, на смешном марлевом табурете, впрочем, ей было все равно.

Детского доктора Олега она не видела после этого. В течение месяца по средам раздавался дверной звонок в середине дня. Она продолжала вести занятие, с улыбкой объясняя ученикам, что это ошиблись квартирой, иногда бывает.

«Любовь отрицает все. Это... свобода вдвоем. Но зачастую она не жалеет даже самых близких людей...»

Диспетчер Юлечка сегодня выглядит как-то странно. Я ожидаю текущего техосмотра своего рабочего автомобиля – «шевроле», порядковый номер для радиосвязи тридцать два – это редкий случай, когда провожу в офисе более пяти минут и могу рассматривать Юлечку. Может быть, поэтому она кажется мне необычно грустной.

Несмотря на вполне еще дневное, а для кого-то даже утреннее время – полдень, четверть первого, – включены электрические лампы, их свет придает лицам неприятный зеленоватый оттенок.

Юлечка очень невелика ростом, мягкие и очень тонкие волосы зачем-то постоянно придавлены тяжелым ободом, вроде бы обтянутым кожей, но каким-то шершавым на вид.

– Да ерунда, конечно, страшная, – говорит мне Юлечка, глазки у нее темные, бархатные, а веки красные, плакала? – ерунда полная, даже говорить не о чем...

Молчит пару минут, или даже меньше, смотрит вниз, в сторону, в никуда; я успеваю сделать глоток плохого чая в пакетике и подумать привычно, что чай необходимо заваривать в керамическом чайнике, предварительно сполоснув его кипятком. Аделаида Семеновна, например, имела коллекцию заварочных чайников, наиболее ценными считались английские – в виде предметов обихода – часов или швейной машинки; и китайские – ручной работы, из обожженной глины с вырезанными иероглифами на крутых бочках. Чайная церемония в семье проистекала по ее тщательно продуманному регламенту, не допускались разговоры на производственные или другие малоподходящие темы. Как правило, разговаривала она сама – делилась впечатлениями о просмотренном спектакле, посещала театры еженедельно, и синеватые билеты лежали веером на полочке под зеркалом, в передней.

Первое время Аделаида Семеновна постоянно поправляла мои ошибки в речи, в произношении слов, потом реже, потом перестала. «Я теперь говорю более правильно?» – «Нет, детка, теперь я тебя более люблю», – отвечала она.