Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Теперь все заботы сосредоточились на Стивене, что, наверное, было невыносимо, но мы видим его цельным, здоровым, чрезвычайно трезвомыслящим юношей, веселым, оптимистичным, легко находящим себе занятия по вкусу и в городе, и в деревне: «Я играл в крикет за Шорем… Все было очень мило и патриархально, там были явно мне рады; кажется, работяги наделяют местных помещиков каким-то романтическим ореолом».

В 1933 году он стал адвокатом. Как сын сэра Герберта и внук сэра Бенджамина Коэна, он чувствовал, что обязан участвовать в делах еврейской общины, и был активным членом Совета попечителей, почетным служителем Объединенной синагоги, состоял в правлении Еврейского колледжа, образованного в 1855 году для обучения ортодоксальных иудейских священнослужителей. Сам он по образу мыслей и жизни не имел ничего общего с ортодоксальной религией. За исключением родных, он мало был связан с евреями и вовсе никак – с иудаизмом, и его преданная тетушка Ханна сочла необходимым объяснить, какую роль он играл в упомянутом ортодоксальном заведении: «Справедливости ради надо сказать, что, хотя он не симпатизировал очень ортодоксальным взглядам, у него были твердые принципы, и он испытывал глубокий интерес и надеялся со временем оказать какое-то модернизирующее влияние. В этом, как и в других вопросах, он верил, что новое нужно создавать на фундаменте традиции, а не порывать с нею».

Когда разразилась Вторая мировая война, он пошел в армию, как до когда-то его отец и дядья. Его зачислили в полк Западного Кента, и он стал батальонным офицером разведки. В 1941 году его перевели в штаб Восточного командования, и там его ждало новое начальство со своей новой метлой: «Занимался армейскими переменами; как вы знаете, у нас тут новый генерал, довольно молодой для генеральского звания, кажется, ему пятьдесят один год, и говорят, что он какой-то гений; во всяком случае, парень смелый и забияка, а зовут его Монтгомери».

В Восточном командовании ему стало скучно, и в 1942 году он обратился с просьбой о переводе в Индийскую армию, считая это самым быстрым путем к активной службе.

В том же году в Синде произошло восстание экстремистской религиозной секты под предводительством ее наследственного вождя Пира Пагаро. Восстание подавили, Пира арестовали и ввели комендантский час. Стивена как адвоката вызвали в управление военного прокурора и велели подготовить дело против Пагаро. Он уже был под судом прежде, после того как возглавил неудавшийся мятеж в 1930 году. У него, писал Стивен, были «самые удивительные глаза, здесь их называют „богоданными”». В 1930 году на разбирательстве Пагаро так загипнотизировал свидетелей обвинения, что они не стали давать показаний против него и дело развалилось. На этот раз власти не стали рисковать и назначили особое слушание, на котором ни свидетели не видели его, ни он – их. Собранные Стивеном улики решили дело, Пира признали виновным и повесили.

Через несколько дней Стивен слег с внутренним абсцессом, который не поддавался лечению, и умер в феврале 1943 года, за несколько дней до тридцатидвухлетия. Армейский друг писал его родителям: «Думаю, что короткая жизнь Стивена имела особенно важное значение в эти дни, когда ваш народ постигли неописуемые страдания и когда чуме антисемитизма все еще не положен предел. Своим воспитанием в вашем сельском доме, учебой в Итоне и университете и теперь своей смертью Стивен был в самом сердце и средоточии английских традиций. И в то же время он гордился тем, что еврей. На свете не найти лучшего примера подлинной любви к родине, столь противоположной той дешевой имитации, с какой мы ведем бой сегодня. Множество друзей Стивена по Кембриджу, его полку и другим местам навсегда запомнят его как ответ на подлую и глупую критику вашего народа».

Это письмо, верное до последнего слова, все же не передает главной страсти в жизни Стивена – его любви к Англии и особенно Кенту. Их можно увидеть в этом небольшом стихотворении, которое он сочинил, когда ему было лет двадцать, и сама его неуклюжесть – знак истинного чувства:
Люблю я кентский лес, привольный, но опрятный,
В нем сердце Англии, и светлые лучи
Играют в кронах, ветер ароматный,
И в пышных зарослях звенят ручьи.

Надежды всей семьи, родителей, дядьев, тетушек были возложены на Стивена. Теперь же осталось только отчаяние. Ханна умерла в 1946 году. Ее отец остался один потерянно мерить шагами комнаты своего большого пустого особняка. Он умер в 1968-м на девяносто пятом году жизни, и с его смертью баронетство и его ветвь династии Коэнов засохла.

Другие ветви цветут до сих пор.