Влюбиться в искусство: от Рембрандта до Энди Уорхола

Появляется такое явление, как футуризм. Чем характеризуется начало XX века? Люди начали перемещаться гораздо быстрее: распространились машины и самолеты. Чтобы передать ощущение скорости в живописи, художники придумали приемы, сумма которых и называется футуризмом. Футуристы изображали не действительность, а то, как она движется в пространстве. Например, в работе «Скорость мотоцикла» итальянский футурист Джакомо Балла изобразил движение колеса в нескольких проекциях. Благодаря этому мы понимаем и чувствуем, как быстро едет этот железный конь.

Художник Клюн (Иван Клюнков) тоже любил скорость. Чтобы понять его «Пробегающий пейзаж», представьте себе, что вы стоите в поезде и на секундочку высунули голову из окна. На картине — то, что ваш взгляд ухватил за доли секунды: обрывки проводов, кусочки фарфоровых изоляторов и двигающийся пейзаж, в котором ничего не разобрать — зеленой полосой идет лес. Клюну удалось передать ощущение движения, миг. Конечно, это уже не импрессионизм. Импрессионисты тоже пытались уловить момент, но с помощью изображения природы и человека, а не самой скорости. Метод Клюна совершенно другой, новый.

На футуризме художники не успокоились. Началось хулиганство, которое называется реди-мэйд (от английского ready — «готовый» и made — «сделанный»). В 1917 году Дюшан поставил писсуар на пьедестал и назвал это произведением искусства. Этим актом он продолжил разрушение классического искусства, которое начал Малевич. Он не просто поставил жирную точку, а растоптал все старое ногами и сказал, что художникам не нужно больше подражать природе. Можно взять что угодно из окружающей реальности и сказать, что это — произведение искусства. Зритель примет, потому что художник выбрал из всего многообразия мира именно этот объект и возвел его в ранг искусства.

Это и есть readу-made — «готовое искусство». Художники брали предмет (например, велосипедное колесо) и ставили на постамент. В этот момент происходила своеобразная инициация. На постаменте колесо велосипеда превращается в арт-объект. Представьте себе людей, которые были совсем не из компании Дюшана. Они воспринимали его метод как хулиганство. Даже у нас до сих пор шок от такого, но ведь это как раз и есть основа того, что сейчас является современным искусством.

Дальше родилось еще одно интересное понятие — ассамбляж. Сначала художники поняли, что можно вытащить любой объект из реальности и сказать: «Я — художник, я считаю, что это — произведение искусства». Потом некоторые решили, что можно взять не только готовый объект, но составить его из других знакомых предметов. Это и есть ассамбляж. Посмотрите на американца Роберта Раушенберга и его «Одалиск» (1955). Это мольберт, установленный на подушке, на нем — коллаж с одалиской, а сверху сидит петух. По форме произведение напоминает обелиск: монумент, сужающийся к верху. Название работы — это остроумная смесь из «одалиски» и «обелиска». Художники не только соединяли в формате одного произведения несочетаемые на первый взгляд объекты, но еще и буквами в словах жонглировали, играя таким образом с сознанием публики.

Это просто забава, здесь нет никакой подосновы и глубокой концепции. Художник — как ребенок, который учится говорить и произносит отдельные слоги. Потом они соединяются воедино, и ребенку это нравится, он повторяет уже целые слова. Так вот ассамбляж — это примерно то же самое. Художник берет составляющие реальности и приставляет друг к другу — порой в совершено несуразном сочетании.

Интересно, что ассамбляж вышел из readу-made, а readу-made имеет свое название в истории искусства — дадаизм. Дадаизм означает «детский лепет».

Что происходило дальше? Появилась инсталляция: художнику уже не нужно было уметь рисовать, ведь он мог создавать объекты.

Давайте вспомним программную вещь — инсталляцию Ильи Кабакова «Туалет» (1992). Надо сказать, что Кабаков — один из самых известных и знаменитых художников современного искусства.

Перед нами обычный советский уличный туалет — до боли знакомый, побеленный известкой. Заходите в женскую зону — а там гостиная, заходите в мужскую — там спальня. Пиджак висит на двери, на столе стоит еда и графинчик — кажется, обитатели квартиры только что ушли по делам. Вместо привычных черных дыр мы видим типичную малогабаритную квартиру в пятиэтажке. Многих в России эта работа обидела: говорили, что Илья и Эмилия Кабаковы так выразили свою нелюбовь к стране, из которой эмигрировали. Но авторы объясняли, что жизнь в 1990-е была похожей на жизнь в общественном туалете. Она была похоже на — дальше цитата: «Говно. И мы жили в этом говне, как в своем уютном доме. И нам казалось, что это нормально».

Это и есть инсталляция: некая конструкция, глядя на которую зритель считывает концепцию.