Влюбиться в жертву

Полюбила не с первого взгляда, а с первой вот такой прогулки. Девушка бродила по бульварам, переулкам, московским дворикам, аллеям, впитывая в себя дух города, его энергию, характер и поражаясь его силе и мудрости. Все, что писали и говорили о Москве, было, конечно, правильно, но весьма однобоко – видением данного, пусть и гениального, человека. На самом же деле вся глубина, энергетика, дух и душа города – это таинственная, постоянно ускользающая от словесного описания и полного понимания величина.

Москва странным, мистическим образом, по собственной шкале ценностей либо принимала человека, либо отвергала сразу, вне зависимости, плохой он или хороший по общепринятым людским эталонам. Но оставался он здесь или уезжал, вирус сказочной притягательности этого таинственного города попадал человеку в кровь и так и оставался с ним на всю жизнь.

Со временем у Тины появились любимые маршруты, места и улицы, которые, как ей казалось, успокаивали больше других, обволакивая своим магнетизмом.

Как-то зимой она гуляла по Чистым прудам и заметила женщину, сидящую на скамейке. И удивилась – было очень морозно, поэтому праздно гуляющих людей почти не видно, даже прохожих оказалось мало, и уж тем более никто не сидел на скамейках. Она подошла к женщине и вежливо поинтересовалась:

– Вам плохо? Может, помощь нужна?

– Нет, деточка, но за заботу спасибо! Это сейчас редкость, – ответила, улыбнувшись, женщина.

На вид ей можно было дать около семидесяти. Очень приятная, улыбчивая, с веселыми задорными глазами пожилая женщина, которую ни бабушкой, ни старушкой никак нельзя назвать. Совершенно иной типаж – хорошо одета: каракулевая шубка, муфточка; уложенные в прическе под кокетливую, тоже каракулевую шапочку волосы; румянец на щеках, обаятельная улыбка. Тина не удивилась бы, если под шубой обнаружилась блузка с камеей на воротничке и дорогая теплая шаль – образ старой аристократки, вынесенный из советских фильмов.

– Я гуляю каждый день, – пояснила женщина. – Быстрым шагом, в любую погоду, а эта скамейка – некий финиш моего маршрута, я отдыхаю здесь десять минут и уже спокойно возвращаюсь домой.

– Я бы так не смогла! – проникаясь уважением, ответила Тина. – Каждый день, невзирая на погоду и настроение!

– Сможете, когда не захотите сдаваться возрасту и тому самому настроению. Мои десять минут прошли, – поднимаясь со скамейки, сказала женщина. – Может, прогуляетесь до моего дома и выпьете со мной чаю?

– Это, наверное, неудобно, – смутилась Тина и немного попеняла даме: – И потом, небезопасно вот так приглашать в дом незнакомого человека.

– Я людей вижу сразу, меня очень нелегко обмануть, – улыбнулась ей женщина. – А вам, как я поняла, надо с кем-то поговорить!

И Тина согласилась.

Мария Захаровна, как звали ее новую знакомую, жила на Чистопрудном бульваре, в старом доме, в какой-то огромной светлой с высоченными потолками квартире.

Когда они вошли к ней, Тина вздохнула от восхищения, так необыкновенно созвучна оказалась ей царящая в доме атмосфера.

Мебели немного, но старая, еще прошлого века, добротная, из цельного дерева. Никаких слоников, вязаных салфеточек и, главное, герани, которую Тина почему-то терпеть не могла. Много книг на стеллажах до потолка, фотографий в рамках, стоящих на комоде и трюмо, огромный фикус в эркере, легкие занавески на высоких окнах, дубовый круглый стол, укрытый свисающей до пола скатертью, светлые акварели на стенах, какие-то необыкновенные статуэтки, шкатулочки, милые безделушки, еле уловимый запах роз, корицы, ванили.

Тина ходила по большой гостиной и дотрагивалась до вещей, преодолевая чувство неловкости, так ей хотелось все это потрогать. В атмосфере и обстановке дома не было никакой вычурности, продуманности интерьера, а элегантный, гармоничный, непринужденный беспорядок, где каждая вещь дополняла другую, находясь на своем месте.

– Я вижу, вам понравился мой дом? – услышала Тина за спиной голос.

В это время она как раз рассматривала акварель с авторской подписью, повернулась и, не сдержав восторга, ответила:

– Невероятно! Это очень созвучно мне! Как бы это объяснить…

– Я вас прекрасно поняла. Это квартира моих родителей. Здесь почти все сохранилось, как было при маме. Кое-что добавила я, многое продалось во время войны и после, но в целом дух сохранен. Давайте, деточка, чай пить.

Были фарфоровые чашечки с блюдцами, хрустальные вазочки с вареньем, розетки, горячий чай в пузатом фарфоровом чайнике, серебряная сахарница, все то, что уносило Тину в прекрасную нереальность прошлого, успокаивая, умиротворяя и странным образом вселяя уверенность, что все непременно будет хорошо.

Мария Захаровна оказалась совершенно необыкновенной! Ей было семьдесят три года, и она прошла все, что только мог пройти человек, родившийся в двадцатые годы. Невероятно живая, остроумная, мудрая, о себе она рассказывала скупо, а вот Тину расспрашивала подробно – о ее жизни, проблемах, трудностях.