Влюбленность

После этого казуса, мы уже смотрели друг на друга по-другому, и в наших взглядах отражалось ощущение, что это скупое на слова происшествие, раскрыло нас обоих, как огромное окно от пыльных старых штор. Теперь каждый из нас открыл что-то в другом, и то что он увидел, его удивило и привело в восторг. Теперь она больше не смотрела на меня, разглядывая каждый волосок как прежде, а сразу же улыбалась, и отводила глаза в пол, будто уронила что-то на пол. Я же открыв рот от восхищения ее скромностью и непосредственностью, тут же хотел подбежать и помочь поднять это невидимое. Да, мне хотелось поднять с пола перед ее глазами, что-то значительное, вроде букета размером с ее рост, или большого плюшевого медведя, или чего-то иного и грандиозного, от чего она будет удивлена и обескуражена. Каждый раз когда я встречал ее улыбку, мне хотелось ее чем-то поразить. Мне хотелось ее отблагодарить, за это прощение, и желание продолжать со мной отношения, после того ужасного моего поведения.

Меня все это время переполняла благодарность, которая мне мешала думать об остальном, и жгла меня невыносимо. Я был обязан, я должен был ее порадовать хоть чем-то, но ни на что грандиозное я решиться не мог, боясь, что все снова получиться так же неудачно как в прошлый раз. И вот однажды, когда у нас было окно от пар, и вся наша группа вышла на улицу погреться. на кажущимся всем нам тогда, волшебном солнце. Оно не лилось, а сыпалась на нас песком, и этот песок щекотал наши тела с наслаждением. О молодость, прости, что был с тобой несерьезен, все что ты мне дала я бережно храню до сих пор. Она села на широкий парапет с подругами, и стала слушать их ничего не значащие рассказы. Иногда она хмурила, иногда улыбалась, но все это было скорее, чтобы поддержать рассказчицу, которой важно было ее внимание, чем от того, что ей это действительно нравилось.

Мне кажется, она была особенная, ну то есть не такая как все остальные, ее не завлекали все эти тусовки, беготня, громкая музыка и откровенно жестокие фильмы. Мне кажется, она была тихоней в хорошем смысле, со своим внутренним миром, который тщательно оберегала, и раз в неделю делала в нем уборку. Мне кажется, она была поклонницей этих старых черно-белых фильмов с классической музыкой в титрах вместо убойного саундтрека. Что-то было в ней загадочное, в этих скупых движениях, в этом умеренном взгляде, будто она скрывала свою глубину от других, и от этого мне хотелось в нее нырнуть еще сильнее. Она меня притягивала именно этой внутренней глубиной с самого первого взгляда, когда нас выстроили в аудитории для знакомства. Ее глаза тогда взвешивали все то, что видели, и если что-то было слишком тяжелым для нее – она морщилась, а если в меру легким, она весело, но сдержано улыбалась.

В этот день, мы все чувствовали беззаботность той юности, скоротечность который еще до конца не осознавали. Это был тот возраст, когда хотелось только любить, и быть любимым в ответ. Ни деньги, ни карьера, тогда никого из нас не занимали, все это было лишь малозначащим поводом, чтобы привлечь внимание противоположного пола. Наша кровь тогда была горячее раскаленного металлического поручня на лестнице, к которому мы старались не притрагиваться, ютясь впятером на одной узкой ступеньке. Учебники мы раскрывали только дома, стараясь в пределах университета использовать их только как подушку на парах или сидушку на улице. Когда кто-то отпускал какую-нибудь сальную шутку невпопад перебивая другого, и все разом начинали хохотать, она украдкой смотрела на меня, пользуясь моментом когда я закатывал глаза от смеха. Сначала мне показалось, что так она изучала меня, проверяя мою реакцию на чужие пошлые шуточки, но потом разглядел в ее глазах отстраненное внимание к тому, кто что говорил, которое маленькими пушистыми щупальцами было обращено только на меня. У нас редко выпадало так, что пара откладывалась, и мы могли смотреть друг на друга не из-за спины как в аудитории, а прямо глаза в глаза, сидя друг напротив друга. И от этого внутри все пригорало, и вкусно пахло.