Влюбленные лжецы

Вот Говард, некогда ведущий журналист столичного ежедневника. Все знают, что еще немного, и Говард снова взметнется к высотам журналистской профессии, а пока ум и юмор сделали его главным мудрецом двора.

Вот Барт, молодой скрипач, судьбой предназначенный к сценической карьере виртуоза-исполнителя; сейчас же, чтобы выжить, он принужден любезно принимать все приглашения на обеды и ужины.

А вот Хелен. Ее очаровательные скульптуры когда-нибудь украсят лучшие сады в Америке. Теперь же ее студия является излюбленным местом собраний нашего волшебного круга».

Дальше продолжалось в том же духе. Вводились новые персонажи, ближе к концу дело дошло и до детей. Мою сестру Слоан назвала «девчонкой-сорванцом, длинноногой и мечтательной», что показалось мне странным, потому что сам я никогда не воспринимал Эдит подобным образом, а меня представила «семилетним философом с печатью в глазах», и это было совсем уж непостижимо. Когда все персонажи были представлены, Слоан чуть помедлила для драматического эффекта и перешла к первой серии своего радиоспектакля, озаглавленной, надо полагать, «пилот».

Сюжет я понимал плохо: казалось, он сводился в основном к тому, чтобы дать каждому персонажу повод появиться у микрофона и произнести несколько слов, и вскоре я слушал уже исключительно затем, чтобы узнать, есть ли какие-нибудь реплики и у моего персонажа. Оказалось, что есть — в некотором роде. Слоан объявила мое имя: «Билли», но вместо того, чтобы говорить, стала изображать на лице череду страшных судорог, сопровождавшихся забавными взрывами звука: к тому моменту, когда дело дошло до слов, меня уже не заботило, какими именно они были. Я и вправду сильно заикался (на борьбу с этим недугом ушло еще лет пять или шесть), но я не ожидал, что мое заикание будут изображать по радио.

— Дивно, Слоан, — сказала мама, когда чтение было окончено. — Просто замечательно.

А Слоан аккуратно укладывала в стопочку свои машинописные странички (как ее учили, наверное, на курсах секретарей), краснея от смущения и гордо улыбаясь.

— Она, наверное, потребует доработки, но мне кажется, что потенциал есть.

— Отличная вещь, — сказала мама. — Оставь все как сейчас.

Слоан отправила сценарий какому-то радиопродюсеру, и рукопись вернулась назад с ответом, отпечатанным на машинке какой-нибудь радиосекретаршей, в котором объяснялось, что предложенный материал рассчитан на слишком узкую аудиторию, чтобы представлять коммерческой интерес. Радиослушатели, гласило письмо, пока не готовы к историям из жизни Гринвич-Виллидж.

Потом наступил март. Новый президент провозгласил, что единственное, чего нам следует бояться, — это сам страх, и вскоре после этого в деревянном ящике, набитом мягкой стружкой, прибыла из литейного цеха мистера Николсона его голова.

Получилось довольно похоже. Мама ухватила знаменитый подъем подбородка — без него никакого сходства вообще могло бы не оказаться; все сказали, что вышло замечательно. Никто только не сказал, что правильным был ее первоначальный замысел и что мистеру Николсону не следовало бы вмешиваться: голова получилась слишком маленькой. Героической она не выглядела. Если бы ее сделали полой, а сверху проделали щель, получилась бы удобная копилка для мелочи.

Свинец в литейной мастерской отполировали до того, что он сиял почти как серебро, там же сделали и небольшую, но устойчивую подставку из тяжелой черной пластмассы. Голову прислали в трех копиях: одну для презентации в Белом доме, одну для выставочных целей и одну дополнительную. Эта дополнительная довольно скоро свалилась на пол и серьезно пострадала: нос практически впечатался в подбородок, и мама, наверное, расплакалась бы, если бы Говард Уитмен не рассмешил всех присутствовавших, сказав, что теперь мы имеем прекрасный портрет вице-президента Гарнера.

Чарли Хайнс, старый знакомый Говарда по газете «Пост», занимавший теперь невысокую должность в администрации Белого дома, устроил мамину встречу с президентом: она должна была состояться в один из рабочих дней, в первой половине, ближе к обеду. На одну ночь мама оставила нас с Эдит под присмотром Слоан и, прихватив с собой упакованную в коробку скульптуру, поехала в Вашингтон вечерним поездом. На ночь она остановилась в одном из недорогих вашингтонских отелей. Утром она встретилась с Чарли Хайнсом в одном из многолюдных вестибюлей Белого дома; там она, наверное, вынула скульптуру из коробки и отправилась в сопровождении Чарли в прилегающую к Овальному кабинету приемную. Они присели рядом, мама держала на коленях ничем не прикрытую голову; когда подошла их очередь, он подвел ее к президентскому столу для презентации. Много времени это не заняло. Журналистов и фотографов там не было.