Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

Последним шел вопрос о цели в жизни. Девиц об этом не спрашивали. Предполагается, что цели у них нет. Они только и умеют что тосковать. Или же данный вопрос был исключен за ненадобностью, потому что у всех девиц цель в жизни одна и та же. Когда-то меня представили одной девушке, и получился следующий разговор. (Поневоле, знаете ли.)

– …я обожаю театр. Все мои друзья твердят, что мне нужно было идти на сцену, но матушка не пустила. А мне бы так подошли роли Евы Мур.

Я ответил:

– Мой младший брат мечтает стать моряком.

– Не знала, что у вас есть брат.

– Это аллегория, – пояснил я.

С тех пор я несколько раз успешно оживлял своего младшего брата. Он очень удобен, хотя несколько эфемерен.

Амелии, как она сама сказала, подошли бы роли Этель Бэрримор. Да, я, пожалуй, соглашусь.

Итак, мне нужно было назвать цель моей жизни. Я медлил. Сначала хотел написать «Стать знаменитым», но потом меня осенило, что это не цель, а судьба. (Реакция Амелии на сие высказывание была просто восхитительной!) Мысли приходили одна за другой, я их записывал и тут же вычеркивал, превратив альбом невесть во что.

Амелия то и дело заглядывала мне через плечо. Я бросил перо и посмотрел на нее.

– Я потом вам расскажу, – выдохнул я.

Глава XV Наш конкурсный рассказ

Я зашел к Амелии на чай. Ее матушка ушла по делам, предоставив нас – таких славных детей! – обществу друг друга. Я уже понял, что Амелия что-то задумала, и тут…

Взяв вечернюю газету, Амелия обратилась ко мне:

– Не хотите заработать три гинеи?[44]

На мгновение я потерял дар речи. Еще никто не начинал со мной разговор подобным образом. Я почувствовал себя примерно так же, как Ласкер[45], чей противник начал бы игру с рокировки, вместо того чтобы, как мне кажется более естественным, пойти пешкой. (Впрочем, возможно, я не прав, так как не силен в шахматах.) И я ответил:

– Простите?

– Точнее, половину от трех гиней.

– А! Это больше похоже на правду. Один фунт одиннадцать шиллингов и шесть пенсов.

Амелия посмотрела на меня с восхищением.

– В детстве я выиграл приз по арифметике за деление в столбик, – пояснил я. – Приз был так себе, но моя тетушка все еще его хранит.

– О, понимаю. А теперь мы выиграем три гинеи на двоих. Это приз за рассказ.

– Договорились. Что за рассказ?

– Он должен отражать романтическую сторону жизни и живые эмоции. Он должен изобиловать… – Она глянула в газету. – Где же это? Он должен чем-то изобиловать… А, вот! Он должен изобиловать живыми эмоциями.

– Уже изобилует, – перебил я.

– Ах, не туда посмотрела! Вот: «изобиловать легким юмором». Видите, как все просто. Так какой выберем сюжет?

Она придвинула свой стул поближе к моему. Мне ничего не оставалось, как пододвинуть ближе свой.

– Сюжет… – задумчиво протянул я.

Большинство моих рассказов имеют тенденцию избегать того, что хотя бы приблизительно напоминает сюжет. Делают они это исключительно по своей воле, не считаясь с желаниями автора. Я часто сожалею об этом, желая все исправить. Почему я не такой, как все? Почему никогда не выходит у меня никакого сюжета – сюжета, которым можно похвастаться перед внуками, удалившись на покой в старости? Ах, из всех печальных слов пера и речи[46] печальнее всего «Могло бы быть…».

И тому подобное. Потом я беру себя в руки. «Все, перестань, – говорю я себе, – конец бесплодным сожалениям. Прошлое не изменить. И нет причин остаться без сюжета в будущем. Будь решительнее со следующим рассказом. Добейся, чтобы в нем был хотя бы намек на логику и последовательность…»

Но теперь я вижу, что ничего не выйдет. Я человек слишком мягкий и покладистый. В моих работах нет ничего «жесткого», ничего такого, что требует яростного всплеска эмоций со стороны моих героев. Сомневаюсь даже, что в моих историях появится хоть одна подозрительная канарейка…[47]

Прошу простить за столь личную интерлюдию. Ее я использовал, лишь чтобы пояснить, почему, в третий раз пробормотав: «Хм, сюжет, ну да…», я приблизился к нему не больше, чем… чем есть сейчас!

– Ну что, у вас есть идеи?

– Нет. Но к чему спешить? Давайте сначала придумаем героя, а потом посмотрим, что с ним может случиться.

– Идет! – ответила Амелия. – Во-первых, он должен быть чисто выбрит.

У меня, кстати, аккуратные усики. Что ж, женщины неисправимы.

Я достал карандаш и стал черкать на манжете: «У героя тонкие усы».

– Тедди! Я же сказала «чисто выбрит».

Я поправил написанное: «У героя усы, как у моржа».

– Осторожнее, – предупредил я, поднимая голову, – а то у него отрастет и борода.

– Тедди! – грозно сдвинула брови Амелия.

– Вы что, серьезно?

– Мне кажется, вы грубите.

– Хорошо, как вам такое? «Герой, чьими изящными усиками не без оснований восхищалась прекрасная половина человечества, потерял их в железнодорожной аварии за несколько дней до начала описываемых событий».

Амелия рассмеялась.

– Будь по-вашему. Но в любом случае его зовут Джек.

Имя моего героя – Эдвард. Да, рассказ не выйдет таким, как должен.

– И он окончил Корнелл, – продолжала Амелия.