Влюбленный Байрон

Внутри — комнаты с привидениями, сводчатые переходы, монастырь с нишей, где хранились пистолеты Злобного Лорда, уцелевшие от когтей кредиторов. В парадной спальне, которую Байрон незамедлительно занял, — на стене шпага, которой Злобный Лорд сразил своего кузена, и фамильный герб с девизом «Crede Byron»[8], изображающий русалку, окруженную двумя гнедыми конями. Не важно, что это были руины, что одно из крыльев не имело крыши, что трапезная служила сеновалом, а в монастырских постройках помещался скот, — это был его Волшебный Замок. Джо Марри, старый суровый слуга, привыкший к повадкам своего безумного господина, возмущался вспыльчивой мамашей, которая жаловалась на грязь и беспорядок, и ее скороспелым сынком с его претензиями. Поведение Байрона состояло из сплошных требований: он настаивал, чтобы ему прислуживали во время трапезы, чтобы ему разрешали, когда ему только заблагорассудится, стрелять из пистолета даже во внутренних помещениях и носить заряженный пистолет в кармане жилета — привычка, которую он сохранил на всю жизнь. Возмущенный уничтожением леса, он посадил желудь и напыщенно произнес: «Он будет расти и крепнуть, и я вместе с ним».

Энсли-Холл, дом убиенного виконта Чаворта, соединяла с Ньюстедом дубовая аллея, известная как Брачная тропа с тех пор, как третий лорд Байрон женился на Элизабет, дочери виконта. Мистер Хэнсон, семейный поверенный, в обязанности которого входило вести дела поместья, приехав из Лондона поприветствовать новых обитателей Аббатства и увидев не по летам развитого мальчика, сказал, что в Энсли-Холле живет очень миловидная юная кузина Мэри Энн, на которой Байрон мог бы жениться. И тут же услышал быстрый ответ: «Что я слышу, мистер Хэнсон! Монтекки и Капулетти решили породниться?»

Мэри Энн стала еще одной из тех эфемерных созданий, к каким Байрон испытывал «огонь желания»; однако ее взгляды были обращены на некоего мистера Мастерса, джентльмена, занимавшегося охотой на лис. По слухам, он был незаконнорожденный сын принца-регента, а по отзывам родителей Мэри Энн, «воплощением разврата и порока».

Байрон знакомился с кузинами, тетушками, двоюродными бабушками и, так как он был единственным мальчиком, был соответственно избалован. Первое письмо, которое семилетний мальчик адресовал своей двоюродной бабушке, Фрэнсис Байрон Паркер-Паркинс, было игривым и самоуверенным:

Дорогая сударыня, моя мама, будучи не в силах писать сама, пожелала, чтобы я сообщил Вам, что картофель уже готов и Вы можете получить его, когда пожелаете. Она просит, чтобы Вы осведомились у миссис Паркинс, хочет ли она, чтобы пони послали в обход через Ноттингем или ближайшим путем, так как он уже выздоровел, но слишком мал для меня. Я послал мисс Фрэнсис крольчонка, которого обещал прислать еще раньше, и надеюсь, что она его примет. Мама шлет Вам наилучшие пожелания, к каковым и я присоединяюсь.

Остаюсь, дорогая сударыня,

искренне Ваш БАЙРОН

Надеюсь, Вы извините ошибки, так как это первое письмо в моей жизни.

В ноябре в Аббатстве стало так холодно и сыро, что матери с сыном пришлось сняться с места. Байрон с няней Мэй Грей отправился к кузинам Паркинс в окрестности Саутвелла, а Кэтрин — в Лондон, пытаться с помощью мистера Хэнсона убедить лорда Карлайла, другого дальнего родственника, стать опекуном Байрона — обязанность, на которую он согласился с крайней неохотой. Пока Байрон был несовершеннолетним, Кэтрин располагала лишь 122 фунтами в год своего собственного состояния; поэтому она просила лорда Карлайла употребить свое влияние для получения для мальчика пенсии из цивильного листа. По его ходатайству, а также герцога Портленда король повелел премьер-министру мистеру Питту выплачивать ей по триста фунтов в год. Однако этого было недостаточно, чтобы восстановить Аббатство и окружающие его строения, так как ей не удавалось увеличить ренту для арендаторов и развязать юридический узел, по которому имение было заложено.

Он уехал в ночь, оборачивался, смотрел на Ньюстед, свой потерянный рай, и его ярость, вызванная изгнанием, чем-то напоминала чувства Хитклиффа из «Грозового перевала»[9]; Байрона считают в какой-то мере вдохновителем рефлектирующего и противоречивого героя Эмилии Бронте.