Терезе пришлось удовлетвориться встречами с ее
Позднее Ли Хант со своей вздорной женой и скотоподобными детьми присоединился к их кружку и занял первый этаж Казы Ланфранки. Шелли задумал создать журнал «Либерал». Августа, теперь ставшая глубоко набожной, предрекла в письме к Аннабелле, что журнал этот будет «атеистическим». Ли Хант тоже написал желчные и неправдивые воспоминания о человеке, которому столько докучал.
Вдали от Адриатики, не имея возможности плавать, Байрон вернулся к занятиям стрельбой. Однако, когда он обратился к губернатору, от которого едва ли мог рассчитывать на снисхождение, обнаружилось, что в городе запрещено носить и использовать огнестрельное оружие. Тогда Байрон арендовал у фермера пастбище в нескольких милях от города, куда он и его буйные друзья ежедневно отправлялись после полудня соревноваться в стрельбе по серебряным монетам, закрепленным в расщепленные палки. Когда Тереза узнала, что у дочки фермера появилась целая куча очень миленьких браслетов, они вместе с Джейн, женой капитана Уильямса, решили ежедневно приезжать в карете и наблюдать мальчишеские забавы своих непоседливых мужчин.
Байрон давал роскошные обеды, со всей изысканностью Англии эпохи Регентства: обслуга из восьми человек, получавших еще дополнительную помощь, легкомысленные разговоры и сплетни, очень огорчавшие Шелли, который ожидал метафизических дискуссий, а вместо этого его нервы ходили ходуном, когда компания за бочонком с кларетом веселилась до трех часов ночи. «Я слишком долго жил рядом с Байроном», — писал Шелли, когда решил освободиться от этой «ненавистной близости» и переехать в Леричи на заливе Ла-Специа.
Женщины не допускались на эти обеды, и Терезе в ее домике на берегу Арно оставалось обратиться к дружбе Джейн Уильямс, которую она находила «милой», и Мэри Шелли, которую она считала «чопорной». Впрочем, Мэри Шелли не осталась равнодушна к магнетизму Байрона и признала, что он обладает способностью вызывать в ней глубокие и переменчивые чувства, но его безжалостное отношение к Клэр Клермонт и то обстоятельство, что он бросил Аллегру, глубоко возмущали ее душу.
ГЛАВА XXII
В своем дневнике Байрон написал, что если он «заблуждался», то это сердце указывало ему путь. Самым большим позором для этого противоречивого и жестокого сердца было его отношение к Аллегре, с которой он обращался с пренебрежением и жестокостью. Она оказалась заложницей: через нее он наказывал эту «чудачку», а позднее и «чертову сучку» Клермонт, которая бегала за ним лишь для того, чтобы забеременеть.
Аллегра была не по годам развившимся ребенком, склонным к тщеславию и самомнению, — черты, которые она явно унаследовала от отца. В своей «Vie de Lord Byron» Тереза Гвиччиоли утверждала, что Аллегра слишком напоминала ему свою мать и что он с отвращением покидал комнату, как только она входила в нее. Байрон перевез дочь из Венеции в Равенну, и, пока он жил в палаццо, Тереза демонстрировала свою любовь к девочке и ежедневно брала ее с собой на прогулку по Корсо. Аллегра очень нравилась всем за белизну кожи, которая, как писал Байрон, «белела среди смуглых детей, как Млечный Путь». Но она была склонна к лихорадкам, что очень беспокоило Клэр, утверждавшую, что климат Равенны столь же не подходит дочери, как и климат Венеции. Байрон отвечал, что не собирается терпеть такие возражения, но в конце концов сама Аллегра ускорила свою ссылку. Она была «страшно капризной», как писал Байрон Хоппнеру, и с помощью Терезы он устроил ее в капуцинский монастырь в Баньякавалло, в двенадцати милях от Равенны. Ей было четыре с половиной года, когда Пеллегрино Гиджи отвез ее в монастырь в нарядном платье с коралловым ожерельем, не позабыв и кукол.