Влюбленный Байрон

Когда он в конце концов вернулся в Кембридж, лондонские связи и эскапады не уменьшили его любви к Эдлстону, наоборот, углубили ее. Его экстравагантность еще увеличилась: Эдлстона он осыпал подарками — охотничьи часы на золотой цепочке с золотой печаткой. К возмущению его матери, он приобрел карету, с лошадьми, упряжью и грумом в ливрее. Вскоре он понял, что Эдлстон был той любовью, без которой он не может существовать, но с которой жить он тоже не может, так как подозреваемых в содомском грехе сажали в тюрьму; это преступление каралось повешением. Сознавая такую угрозу, он понимал, что отношения эти нужно прекратить, но медлил, так как все еще был влюблен. Финал наступил, когда у Эдлстона стал ломаться голос, юноша не мог долее оставаться в хоре, и ему пришлось покинуть Кембридж. Байрон писал своей кузине Элизабет Пигот, что молодой человек поступил в известный торговый дом в столице, но, как оказалось, Эдлстон нашел лишь место клерка в конторе на Ломбард-стрит с грошовым жалованьем. После расставания с Эдлстоном, хотя его сознание и являло собой сплошной хаос печали и надежды, Байрон пустился в еще более дерзкий разгул. Круг его общения включал теперь жокеев, игроков, боксеров, писателей и священников; его комнаты были обставлены в восточном стиле, который был бы под стать султану.

Горький осадок от всей этой истории возник позднее, когда Эдлстон обратился за помощью, а Байрон, хотя и щедрый по природе, ощетинился, что заставило «Сердолика» написать униженное и в чем-то лицемерное письмо, в котором говорилось, что он хотел просить лишь о покровительстве Байрона, чтобы получить достойную должность и не быть никому обузой.

В течение трех последовавших лет порывистый, непостоянный и блудливый юный лорд несколько раз покидал Кембридж и вновь возвращался туда. В Лондоне он менял гостиницы, посещал клубы, где играли в кости ночь напролет, делал ставки на участников кулачных боев, встречался с проститутками, которых подбирал на ночь прямо на улице. Захлебнувшись в этом море чувственности, пребывая в постоянном сожительстве с этими Кориннами, Мэри, Филлис, он временам оказывался прикованным к постели, пользовался рецептами Пирсона от гонореи и принимал настойку опиума как обезболивающее.

«Шоколадное дерево», кофейня и клуб на Пикадилли, было в те времена весьма популярным местечком, где собирался, по словам Эдварда Гиббона[14], «самый цвет моды и богатства всего британского королевства». Байрон рисует более разгульную картину: «Мы наливались кларетом и шампанским до двух часов, потом ужинали и завершали пир своего рода пуншем в духе Регентства, состоявшим из мадеры, бренди и зеленого чая. Вода в эти стены не допускалась».

Джексон — помимо того, что давал Байрону уроки бокса, — поддерживал его вечную страсть к азартной игре, купил ему пони и охотничьих собак и подбивал делать ставки на боксерских состязаниях. Другим облюбованным Байроном местечком были апартаменты мадам Каталани, примадонны оперы «Маскарад» в Ковент-Гардене, которая открывала свои гостеприимные двери для шлюх, содержанок и жигало; Байрон в письме к Хобхаузу назвал их «славным гаремом». Его увлечение проституткой Каролиной Камерон, которую он называл Далией, было столь сильным, что в течение почти недели он даже подумывал, не жениться ли на ней. Когда они приехали в Брайтон, где их поджидали его старые друзья Хобхауз, Скроуп, Нед Лонг и Уэддерберн Уэбстер, Каролина разгуливала по променаду в мужской одежде, а Байрон представлял ее незнакомцам как своего брата Гордона. Хотя Байрон был хром и всегда помнил об этом, Уэбстер вспоминает, что он мог скакать «с проворством арлекина».

Когда у него начинался «творческий запой», он, уехав в Саутвелл, мог быстро настрочить пролог или несколько сатир. В Саутвелле он садился на строжайшую диету и совершенно преображался: от него оставалась лишь тень под стать таковой отца Гамлета. Всю жизнь он страдал от излишнего веса и в письмах Хэнсону в такие периоды хвастался своим режимом — изнуряющими упражнениями и постом: «Я надеваю семь жилетов, а сверху пальто и в таком виде бегаю и играю в крикет до полного изнеможения из-за обильной потливости; ежедневно моюсь по пояс; за сутки съедаю лишь четверть фунта мяса, никаких завтраков и ужинов, ем только раз в день, не пью пива, только совсем немного вина и иногда принимаю слабительное. Можно сказать, от меня остались лишь кожа да кости».

Он баловался любовью, стихами, писанием пьес, чем он тоже прославился; и его кузина Элизабет Пигот прозвала его «Тристрам Непостоянный et L’Amoureux»[15]. Именно она заметила, что Байрон сам не знает, что будет думать и делать десять минут спустя. Его самомнение было безгранично. Когда его наставник, преподобный Томас Джонс, спросил, не вернется ли он в Кембридж, ответ был категоричен и надменен: «…У меня есть причины не оставаться в Кембридже — я не люблю его… Я никогда не считал его своею alma mater, скорее уж не очень симпатичной нянькой, на которую меня оставили против и ее, и моего желания».