Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

И на лице кардинала появилась улыбка – подтверждение слухов о связи, существовавшей между мадам Бутилье, матерью графа Шавиньи, и кардиналом.

– Я оставляю вам, ваше величество, еще одного верного слугу, который заслуживает вашей признательности.

– Но, дорогой кузен, – искренне поразился король, – скоро у меня будет столько слуг, что мне самому нечего будет делать.

– Только управлять, сир. Этого человека зовут Пелиссон де Пелиссар.

– Как раз этого я знаю. Превосходный дворянин, пожиратель паштетов, отважный воин, к тому же набожный католик.

– Могу добавить: незаурядный дипломат и ученая голова по части военного дела.

– Этот мне куда больше по нутру, чем ваш д'Артаньян. Что прикажете мне делать с этим феноменом?

– Определите его куда-нибудь послом.

– Да, но тогда он будет жить вдали от меня.

– Сделайте его маршалом Франции в знак признательности перед его заслугами инженера.

– Гораздо лучше.

И король, обожавший предаваться мыслям о войне, потер руки.

– Я счастлив, – произнес Ришелье со слабой улыбкой, – покинуть ваше величество в таком превосходном настроении.

– Мне будет вас так не доставать, мой кузен. Точнее сказать, я почувствую ваше отсутствие, если вы не встанете на ноги к концу года. Вам нужен отдых, потерпите еще немного. Все образуется.

Ришелье глянул на короля, скрывавшего в момент ухода под оживленностью свою подлинную радость.

Не размыкая век, Ришелье пребывал минуту в неподвижности, словно погрузился в сон.

Затем позвонил.

Появился Шерпантье, его первый секретарь.

– Попросите Мюло и Л а Фолена. Шерпантье поклонился.

Вскоре к умирающему вошли Мюло и Ла Фолен. Мюло с трудом сдерживал слезы. Ла Фолен задыхался.

– Приблизьтесь, – произнес Ришелье. – Вы, господин Ла Фолен, всю жизнь поддерживали меня против моих самых непримиримых врагов…

– Ваше преосвященство!

– Ограждали от непрошенных особ, докучающих при жизни и не ведающих жалости в годину смерти.

– Я продолжу мое дело, монсеньер это знает, – воскликнул Ла Фолен с анжуйским акцентом.

– Нет, Ла Фолен, на этот раз персона слишком знатна и вы не сможете указать ей на дверь.

– Кто это, ваше преосвященство, кто?

– Это смерть. Но я пригласил вас не для того, чтоб рассуждать о пустяках. Мне хотелось бы знать…

И кардинал сделал усилие, чтоб говорить громче.

– Мне хотелось бы знать, хорошенько ли вы поели сегодня.

– Да, – ваше преосвященство, – ответил, слегка поколебавшись, Ла Фолей, Да, хотя, должен сказать, пища не лезла мне в рот.

– Что же вы ели?

– Да так, немного… Каша, но превосходная. Паштет из зайца и паштет из кабана. Бекасы. Немного зелени.

– И это все?

– Фаршированный поросенок, ну и всякая там мелочь.

– Это именно то, что я желал от вас услышать. Спасибо, Ла Фолен. Благодаря вам я насладился последней трапезой. А теперь оставьте меня с Мюло.

И Ла Фолен вышел, пятясь. Он закрыл глаза своему хозяину на гастрономическую сторону жизни.

Мюло подошел вплотную к ложу кардинала.

То был самоотверженный человек.

Когда после убийства маршала д'Анкра[8] кардинал оказался в изгнании в Авиньоне, Мюло доставил ему туда три или четыре тысячи экю – все свое состояние, С той поры кардинал взял себе другого духовника. Но Мюло, ласковое и в то же время суровое ухо церкви, остался при первом министре.

– Как ты считаешь, сколько надо отслужить месс, чтоб вызволить душу из чистилища?

– Церковь не предусматривает таких подробностей.

– Ты невежда, – беззлобно отозвался кардинал. – Их требуется ровно столько, сколько необходимо, чтоб нагреть печь, швыряя в нее снег. Это значит…

Мюло устремил на него вопросительный взгляд.

– Значит, времени на это уйдет очень-очень много. Лицо кардинала передернулось в гримасе. Затем он спросил:

– Каково вино урожая 1642 года?

– Редкостное, монсеньер. Роскошное, бархатистое, крепкое, любопытный букет тончайших оттенков. И главное: тягучее! Несомненно, великий год.

– Да, 1642 – это великий год, – пробормотал кардинал. – Д'Артаньян не опоздает. Спасибо, мой добрый Мюло. Великий год. Мы это запомним.

Тридцать шесть часов спустя, 3 декабря 1642 года, в среду, Жан-Арман дю Плесси, кардинал-герцог де Ришелье преставился.

В тот же самый день всадник в обгорелых лохмотьях, с трудом сидевший на лошади и похожий на человека, вырвавшегося из пожара, явился у Гобленской заставы. На его лице читалась решимость.

Казалось, ездок вот-вот лишится чувств, и сержант гвардии сторожевого поста предложил ему сойти с седла, чтобы перевести дух.

– Отведите меня в Кардинальский дворец, – скороговоркой произнес прибывший.

– В Кардинальский дворец – пожалуйста, однако без кардинала, – отозвался сержант.

– Почему?

– Да потому, что он только что сдох.

Д'Артаньян оцепенел, словно пораженный громом. Затем произошло нечто само собой разумеющееся: он рухнул в беспамятстве с лошади.

XXIV. КАК АППАРАТ, КОТОРЫЙ ИЗРЫГАЕТ ОГОНЬ, НЕ МОЖЕТ ДОГНАТЬ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ИЗРЫГАЕТ СВИНЕЦ

Мы уже знаем,что Ла Фон, нахлобучив шляпу, сжав коленями бока кобылицы, устремился к Парижу.

Мы также присутствовали при отъезде д'Артаньяна, Планше и Пелиссона де Пелиссара на аппарате, изрыгающем языки синего пламени.