Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

– Да. Эта бестия устроит нам теперь засаду на том свете.

Тень как бы осела вовнутрь и пробормотала: Т^ '

– А я кричал: «Да здравствует кардинал!»

Ла Фон побагровел от ярости, но на этот раз ярость была направлена против него самого.

– В таком случае, разрешите представиться, я – Эхо.

– Эхо?

– Совершенно верно. Потому что ваш крик, исторгнутый четырнадцать лет тому назад, я повторил всего час назад. Нас срезали одинаковым образом. Руку!

И рука Ла Фона схватила в свои тиски руку предшественника, который взвизгнул от боли.

– Давайте потолкуем, – продолжал Ла Фон. – Зачем это нужно? Это утешит нас, и все станет яснее.

– Потолкуем, – отозвалась тень.

– Что было причиной вашего несчастья?

– Женщина.

– Какая?

– Моя. Ибо мы были женаты…

– Были?..

Тень исторгла вздох. Затем выпрямилась во весь рост. И перед Ла Фоном предстал человечек в рубище.

– Прошло четырнадцать с тех пор, как я овдовел, четырнадцать.

– Хм, недавно. Человек-тень пояснил ситуацию:

– Сразу видно, сударь, что вы новичок. Мы ведем здесь счет на годы. Это четырнадцать лет.

– А мы в Риме считаем веками. Но вернемся к вашему кардиналу. Как он вас принял?

– Вы ждете от меня исповеди, сударь?

– И желательно поскорее. Я пока еще ничего не знаю. Я притронулся лбом к этим стенам в надежде, что они мне ответят. Потом замечаю вдруг вас и вы, как мне кажется, пускаетесь в беседу. Но теперь и вы как будто безмолвствуете.

– Теперь, когда вы изволили меня заметить, я вам отвечу.

– Давайте. В жизни надо делать одно из двух: либо разить насмерть, либо давать ответ.

– Сударь, весь мир меня обманул. Я выбрал себе супругу, я женился на белошвейке, которая вместо того, чтоб подшивать оборки, примкнула к заговору. Вот в чем загвоздка. Я пустил к себе квартиранта. Этот молодчик принялся водить к себе, то есть ко мне, своих друзей и таскать бутылками вино. На мою жену он смотрел так, словно ему достаточно свистнуть, чтоб она к нему прибежала. В ту пору я случайно встретился с покойным кардиналом. Вам не скучно слушать все это?

– Продолжайте. Не то я снова брошусь на стену.

– Великий кардинал принял меня, он дружески побеседовал со мной, назвал меня своим другом и …

В это мгновение дверь в камеру распахнулась. Чей-то голос крикнул:

– Бонасье! Выходите! Вы свободны!

XXVII. ПРЕКРАСНАЯ МАДЛЕН

В то время как Ла Фон знакомился с обветшавшим двойником Бонасье, д'Артаньян не терял попусту времени. Он выздоравливал. Выздоравливание продвигалось сразу по трем линиям: по материальной, то есть в виде великолепной кровати и бульона, приправленного вином и корицей, по умозрительной, то есть в виде серьезных размышлений о поисках способа, как раздобыть договор о всеобщем мире, и по сентиментальной, где сладкие воспоминания перемежались с меланхолическими вздохами. Вздохи и воспоминания были связаны с личиком Мари.

Через две недели наш герой был уже вновь в седле. И поскольку он предупредил Мари де Рабютен-Шанталь о своем возвращении в Париж, и поскольку в ответ ему сообщили, что его будут ждать в вечерние часы на улице ФранБуржуа, месте постоянного жительства, то именно к улице Фран-Буржуа д'Артаньян направил свои стопы.

Сияло великолепное зимнее солнце. Дождя не было уже целую неделю, и улицы покрылись пылью.

От Пелиссона де Пелиссара только что пришло письмо. Знаменитый изобретатель, лишенный отныне значительной части своей персоны, писал, выздоравливая, математический труд о выпуклых фигурах, которые стремятся стать вогнутыми, превращаясь в плоскость.

Лишь один человек не разделял восторгов д'Артаньяна по поводу неба, прохожих и тротуаров. Этим человеком была Мадлен, хозяйка д'Артаньяна.

Когда она увидала, что мушкетер весел, свеж, взоры горячи, а бровь изогнута дугой, она произнесла, разумеется, по этому поводу доброе слово, но это доброе слово мариновалось сутки в ее печали и лишь потом покинуло уста:

– Господин д'Артаньян!

– Что, дитя мое?

Женщин, которых он не опасался, д'Артаньян с удовольствием называл «дитя мое». К прочим обращался «сударыня» или «мадмуазель».

– Вы уверены, господин лейтенант, что устоите на ногах?

– Я убежден в этом.

– Я хочу предложить вам руку.

– Только ради удовольствия ощущать вашу руку, но не ради удовольствия быть на ногах. Здесь справлюсь я сам.

– Это значит…

Д'Артаньян метнул взгляд в сторону Мадлен. Гостеприимная хозяйка была привлекательной, рослой, рыжей, плечистой женщиной, она красовалась в своем корсаже, поворачивая талию словно на подставке, а глаза напоминали свежие виноградины. Это были не синеватые умильно, стреляющие по сторонам глазки, а вложенные внутрь драгоценные камни, сверкающие ярче всего в час печали.

– Вид у вас какой-то испанский и грустный.

– Я боюсь за ваше здоровье.

– Сейчас оно у меня отменное.

– Увы!

– Увы? Неужто вы хотите, чтоб я только и делал, что умирал?

– Нет, нет, что вы!

И тут д'Артаньян, хоть он и торопился к Мари, навострил уши.

– В чем же дело, дитя мое?

– Дело в том… Дело в том, что я люблю готовить для вас бульоны.