Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

Обеспеченный убежищем, отгороженный скамьями, охраняемый Планше и вооруженный короткой шпагой и двумя пистолетами, д'Артаньян не ощущал опасности, и мысль докучать просьбами Господу Богу в его собственном доме была для него неприемлема.

Тем не менее, Планше обратил внимание, что его хозяин исторгал порой глубокие вздохи, чего прежде никогда не бывало. Он приписал это изнурительным бдениям у алтаря и несварению желудка.

Истый парижанин, Планше был сведущ по части Бога и церквей. Аккуратно их посещая, он быстро ознакомил Творца со своими земными проблемами, а также с видами на пребывание души в загробном мире. Он без труда усвоил, что нет дружбы без простоты, и с давних пор его встречи с Господом Богом вращались в области повседневных дел.

Он знал: его собеседник окружен большим придворным штатом и утомлен музыкой небесных сфер. Испросив аудиенцию, он всякий раз пускался в детали. Торговля абрикосами и черносливом переплеталась с вопросами добра и зла. Или, вернее, добро и зло сливались в его сознании воедино, ведь обитают же, в конце концов, и жаворонки, и долгоносики бок о бок в любом уголке нашего мира.

Преклони сегодня Господь ухо к церкви св. Агнессы-заворотами, он услышал бы сетования по поводу римской кухни.

Планше жаловался на пресность пищи. Он находил ее заурядной, без огонька. Он сравнивал ее с торсом женщины, лишенным головы и прочих прелестей. Врожденная порочность петрушки усугубляла ситуацию.

Меж тем молитвы и вздохи никем не прерывались. Посланец не появлялся. Покушение не повторялось. Д'Артаньян, погружаясь в меланхолию, приходил все более к выводу, что с течением времени он становится д'Артаньяни.

Таким образом, промчались две недели, как вдруг в один прекрасный день д'Артаньян подал Планше знак. Тот подбежал.

— У вас есть идея, сударь?

— С чего ты взял?

— У вас глаза загорелись. Пока мы торчали тут в Риме, глаза у вас были какие-то невеселые.

— Бели ты умеешь смотреть, значит, умеешь и слушать.

— Вполне. Если это не касается жены.

— Слышишь ты что-нибудь?

— Слышу, как кто-то ходит взад и вперед.

— Как ты думаешь, кто это вышагивает?

— Человек, у которого есть еще вино в бутылке, хотя он уже изрядно выпил. Я читал где-то, что Рим стоит на подземельях.

— Рим? Без сомнения. Но не приходило ли тебе в голову, что подземелье возможно под церковью?

— Любопытная мысль.

— Знаешь ли какое-нибудь слово, родственное слову подземелье, только малость посерьезнее?

— Склеп? Но это, пожалуй, не подходит.

— Катакомбы!

— Катакомбы?

— Да, катакомбы. Там, где твои предки христиане собирались для молитвы, таясь от гонений. Там, где по начертанной на песке рыбе опознавали единомышленника. Там, наконец, куда ты сейчас пойдешь за мной следом.

Не переставая восхищаться своим хозяином, Планше увидел, как тот с величайшим хладнокровием открыл боковую дверцу и стал спускаться по лестнице, ведущей в нечто похожее на пещеру. Оттуда тянуло холодом и запахом тленья.

В катакомбах под церковью св. Агнессы оказался всего лишь один христианин, зато человек серьезный.

Д'Артаньян и Планше сделали два-три шага вперед. Возможности ошибиться не было. От этого человека на целое лье несло французским духом. 

X. БЕСЕДЫ В ЕВАНГЕЛИЧЕСКОМ ДУХЕ

Приблизившись к незнакомцу, д'Артаньян приветствовал его поклоном. Тот ему ответил. Д'Артаньян повторил свой жест. Повторил и незнакомец.

— Сударь, может, он немой, — пробормотал Планше, приподнимая свечу. Лучи озарили полнокровную физиономию с толстыми губами, с неподвижным горящим взглядом, с растопыренными и выступающими из-под волос ушами. Незнакомец подпрыгнул на месте.

— Черт возьми, сударь, вот уже две недели, как я изображаю из себя глубоководную рыбу, ибо не имею права никому попасться на глаза и в то же время не должен быть никем услышан.

— Объяснимся, сударь. Вероятно, вам надлежит что-то мне сказать?

— Сказать? Да, черт возьми, что-то мне полагалось сказать, только я позабыл это в самое неподходящее время. Я обязан у вас выяснить, тот ли вы самый, кто намеревается сообщить мне тайну. Впрочем, кажется, вы тот самый…

Д'Артаньян остался невозмутим.

— Да вы сами знаете…

— Я?

— Кажется, надо пролить свет на это дело.

— Свет?

— Там это было. Свет или блеск или еще что-то в таком роде.

— А точнее?

— Какое-то заковыристое выражение, где вопрос… В общем пароль…

— Пароль?..

— Тысяча дьяволов! Вы это знаете не хуже меня.

— Вы полагаете?

— Ну да… Вот чертовщина… Там было что-то насчет дьявола и насчет ада… Не уходите!

— Я здесь.

— Дьявол не потерял своей преисподней, а преисподня — своей славы… Погодите, я еще вспомню. Я чувствую, вы тот самый человек… Мы встречались с вами последний год в Фонтенбло. Вы господин…

— Д'Артаньян. К вашим услугам.

— А я Клод-Гонзаг Пелиссон де Пелиссар. Но давайте выйдем отсюда! Клянусь чалмой доброго самаритянина, я еще вспомню эту фразу! Дьявол сожрал всю свою преисполню и… На меня, знаете, нашло затмение. Чуть отдохну — и вспомню. Есть у вас надежное место? Здесь меня все знают.

Д'Артаньян покачал головой.