Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

— Я боюсь за ваше здоровье.

— Сейчас оно у меня отменное.

— Увы!

— Увы? Неужто вы хотите, чтоб я только и делал, что умирал?

— Нет, нет, что вы!

И тут д'Артаньян, хоть он и торопился к Мари, навострил уши.

— В чем же дело, дитя мое?

— Дело в том… Дело в том, что я люблю готовить для вас бульоны.

И Мадлен спаслась бегством, не предлагая более мушкетеру ни своей руки, ни мерцания своих глаз. Д'Артаньян нахмурился и, насвистывая мотивчик, который прицепился к нему со времен осады Арраса, заторопился на свидание.

Мы, разумеется, не забыли красотку Мадлен, хозяйку гостиницы «Козочка» на Тиктонской улице, где д'Артаньян обитает вот уже шесть месяцев.

Осиротев к семнадцати годам, Мадлен явилась в Париж из Фландрии с кое-какими сбережениями и поспешила выйти замуж за некоего пикардийца по фамилии Тюркен. Это был малый с плебейской рожей и бойкими ухватками. Мадлен сочла плебейство скромностью и сделала ставку на бойкость, которой было в достатке. Кстати, Жан Тюркен не пил, не сквернословил, не охотился, не рыбачил и почти не играл в кости.

И наивная дочь Фландрии, где всем кажется, что жизнь подобна картинкам Брейгеля или Франса Гальса, решила заняться воспитанием своего супруга.

В результате этих длившихся три года упражнений на лице у честного, набожного, немного грустного Жана Тюркена явилось высокомерное и скучающее выражение. Выпивоха, шулер, ругатель угодников и святых, великий бездельник, он стал украшением второй сферы, где Ла Фон был, бесспорно, властелином.

От своих достижений Мадлен пришла в отчаянье. Она мечтала об учтивом спутнике жизни, а он годился в приятели последним шлюхам из той самой породы, что валяются в парижской клоаке, отверженные даже Нормандией.

Ей рисовался учтивый хозяин среди клиентов, а получился истребитель анжуйских вин и самый неутомимый поглотитель вуврэ, какого когда-либо видел Париж.

И, наконец, ей грезился безукоризненный спутник жизни, а пришлось терпеть безобразное вместилище пороков, человека, который бросал вызов Богу и надувал дьявола. Но Господь, когда ему бросают вызов, лишь пожимает плечами, меж тем как самовлюбленный дьявол не терпит, если насмехаются над его коварством.

Было ясно, что раньше или позже Бог и дьявол объединятся, чтоб наказать чванливого Тюркена примерно так же, как они сокрушили в несколько приемов презренного Ла Фона.

В ожидании этой неизбежной кары прекрасная Мадлен сохранила свою красоту, но утратила веселость.

Будь они уроженками Фландрии или Русильона, Шампани или Савойи, все женщины судят о вещах одинаковым образом: вечная смесь любопытства с фантазерством. Тончайшее вещество их мозга немедленно дает оценку всякому мужчине. Зашифрованный соответствующим образом, этот мужчина регистрируется и в остальных частях тела.

Пункты, набранные д'Артаньяном, существенно возросли за время его болезни. Стоило д'Артаньяну поправиться, как Мадлен залилась горючими слезами при мысли о тех бульонах, которые она носила бледному, распростертому под белыми простынями мушкетеру.

XXVIII. САМОЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ — ЭТО, КОНЕЧНО, НЕ САМОЕ СМЕШНОЕ

— Скажите мне, мои барышни, какой кардинал лучше — живой или мертвый?

— Разумеется, мертвый, он ближе к Богу.

— Да, но по другой причине. Мертвый не принесет вреда.

— Однако!

— Что до меня, то я скорей за живого: у него еще есть возможность сделаться папой, это его последний и лучший шанс. Зато мертвый…

— Мертвый может стать святым, не забывай об этом, Жюли.

— Но мои прелестницы, святыми не становятся после смерти. Святой свят при жизни. Так что дальнейшей карьеры на небесах не предвидится.

— Вот почему небеса кажутся мне такими однообразными. Единственное утешение — общество самого Создателя, лучшее в мире.

— Да, но вы не окажетесь там с Господом наедине, компания будет разношерстная.

— С чего это вы взяли? Если послушать янсенистов, то все зависит от милости Божьей. Но Господь явит ее вряд ли более одного раза. И таким образом, все мы, верующие и неверующие, добрые и злые, обречены на проклятие и лишь одно-единственное исключение…

— Какое же, интересно?

— Д'Артаньян! — воскликнула Мари.

И она бросилась к мушкетеру, который появился в дверях.

На Мари было фиолетовое платье, отделанное пурпурными и розовыми лентами, на рукавах, довольно длинных, ленты были только пурпурные. Пущеные с боков желтые полосы не портили общей гармонии; это был светлый и в то же время печальный желтый тон, где золото нарцисса смешивалось с цветущим дроком Бретани. На щеках Мари, отражая безмятежность души, играл румянец лукавого веселья, столь отличный от искусственного румянца, похожего на оттенки оранжерейных плодов.

В том, как она пожала нашему гасконцу руку, была радость находки.

—  Мои затейницы, — воскликнула она, — вот шевалье д'Артаньян. Можете восхищаться героем, который явился к нам из античных времен, но заглянул случайно по пути в Гасконь, чтоб освежиться в тамошних водах…

—  Как форель.

—  Как форель, мой дорогой Менаж, но форель с пастью щуки и силой дельфина.

—  Словом, сказочный зверь?