Старухи были явно в ударе. Я весь обратился в слух. Но в эту минуту Бьондетта, оставив танцы, подбежала, схватила меня за руку и насильно увела.
— Почему ты покинул меня, Альвар? Что ты здесь делаешь?
— Я слушал, — начал я.
— Как! — воскликнула она, увлекая меня прочь. — Ты слушал, что поют эти старые чудища?
— В самом деле, дорогая, эти странные существа знают больше, чем можно было бы подумать. Они сказали мне…
— Конечно, — перебила она с усмешкой, — они занимались своим ремеслом, гадали тебе, и ты поверил им! При всём своём уме ты легковерен, как ребёнок. И вот эти-то созданья заставили тебя забыть обо мне?
— Напротив, дорогая, они как раз собирались рассказать мне о тебе!
— Обо мне! — быстро воскликнула она с каким-то беспокойством. — А что они обо мне знают? Что они могут сказать? Ты бредишь. Тебе придётся танцевать со мной весь вечер, чтобы заставить меня забыть твоё бегство.
Я последовал за нею и вновь оказался в кругу танцующих, не сознавая, однако, ни того, что творилось вокруг меня, ни того, что делал я сам. Я думал лишь об одном: как бы ускользнуть и разыскать, если возможно, моих гадалок. Наконец, улучив удобную минуту, я в мгновенье ока устремился к моим колдуньям, разыскал их и повёл в маленькую беседку, находившуюся за огородом. Там я принялся умолять их, чтобы они сказали мне со всей ясностью, в прозе, без иносказаний, всё что им известно обо мне сколько-нибудь интересного. Мои заклинания звучали весьма красноречиво, ибо руки у меня были полны золота. Они сгорали от желания говорить, я слушать. Вскоре у меня не осталось ни малейших сомнений, что они осведомлены относительно самых сокровенных дел моей семьи и смутно знают о моей связи с Бьондеттой, о моих опасениях и надеждах. Я узнал довольно много нового и надеялся узнать ещё больше. Но мой Аргус следовал за мной по пятам.
Бьондетта не подбежала, а подлетела к нам. Я хотел было заговорить.
— Не оправдывайся! — воскликнула она. — Повторение проступка непростительно!..
— О, я уверен, что ты простишь мне его! — возразил я. — Хоть ты и помешала мне узнать всё, что я мог, я уже и сейчас знаю достаточно…
— Чтобы наделать глупостей. Я вне себя! Но сейчас не время ссориться. Если мы не считаемся друг с другом, то по крайней мере обязаны считаться с хозяевами. Все уже садятся за стол, я сяду рядом с тобой. И больше не допущу, чтобы ты ускользнул от меня.
На этот раз мы оказались напротив новобрачных. Они были разгорячены увеселениями этого дня. Маркое бросал на свою невесту пламенные взгляды. Луисия смотрела уже не так робко. Правда, стыдливость брала своё, покрывая её щеки ярким румянцем. Бутылки с хересом, не раз обошедшие стол, развязали языки. Даже старики, оживившись от воспоминаний о былых радостях, подзадоривали молодёжь шутками, в которых было больше озорства, чем весёлости. Вот какая картина была перед моими глазами. А рядом со мной другая, более подвижная, более изменчивая.
Бьондетта, казалось, была охвачена то страстью, то досадой. Её уста то сжимались с гордым презрением, то раскрывались в ослепительной улыбке; она то дразнила меня, то надувала губки, то щипала меня до крови, то наступала мне потихоньку на ногу. Словом, это был одновременно знак благосклонности, упрёк, наказание, ласка; весь во власти этих противоречивых чувств, я испытывал неизъяснимое смятение.
Новобрачные скрылись; часть гостей, по тем или иным причинам, последовала за ними. Мы встали из-за стола. Одна из женщин — мы знали, что это тётка фермера, — взяла восковую свечу и повела нас в маленькую комнату, имевшую не более двенадцати квадратных футов. Вся обстановка её состояла из кровати, шириной в четыре фута, стола и двух стульев.
— Вот единственное помещение, которое мы можем предложить вам, сударь, и вам, сударыня. — С этими словами наша спутница поставила свечу на стол и вышла. Мы остались одни.
Бьондетта опустила глаза. Я спросил её:
— Значит, вы сказали, что мы муж и жена?