Влюбленный пленник

Мне кажется, я должен описать внешность Мубарака; хотя волосы у него были совершенно гладкими, его называли Курчавым Мубараком. В двадцать пять лет он был чемпионом по легкой атлетике в своей суданской школе кадровых офицеров. Мои воспоминания порой многоцветны: в нем преобладала берлинская лазурь. Его руки, шея, плечи были мускулистыми; какой-нибудь мясник из Ла Виллетт, упаковав его и протягивая вам, сказал бы: «Он весит больше, чем кажется». Его усы, никакие не вьющиеся, были довольно скудными, он носил бакенбарды, как король Марокко. Он был гибким и мускулистым, эта глыба костей и мяса вдруг рождала мысли кристальной мелодичности, которая завораживала меня и убаюкивала.

– Территория – это ком земли, которую нужно очистить от сорняков, прополоть свою родину или свой сад или сквер или железнодорожную насыпь это значить сделать работу путевого обходчика или инженера дорожной службы, которым мало платят. Палестинцы даже не подозревают, что их ждет и какую работу нужно будет проделать, чтобы вырвать с корнем пырей, посеянный Израилем. Фидаины – хозяева мира, потому что разыгрывают смертельную карту.

Я услышал высокие звуки: в его смехе на басовых нотах гнездились колибри.

– Фидаины встревожены?

– Они счастливы. Ты же мне сам сказал. Или ты сошел с ума? Палестинцы счастливы, потому что знают толк в разрушении. Восстание придает сил восставшим, но убивает остальных. Они живут полной жизнью, потому что ломают всё вокруг. Они кайфуют. Сначала от энтузиазма, который действует на них, как наркотик, от героизма и патриотизма, которые их опьяняют, потому что самолеты часто взрываются на лету. Думаешь, я говорю с тобой, как какой-то необразованный негр? Ну и фиг с ним, если бы однажды они должны были, как говорится, обустроить вновь обретенную территорию! А сейчас они живут мечтой, палестинской мечтой. Надолго ли? Наверное, до того дня, когда… когда… Жан, как правильнее сказать: когда или пока?

– Пусть тебя это не волнует. Смелее.

Я услышал еще несколько колибри.

– Они живут палестинской мечтой до того дня, пока Советский Союз не ткнет пальцем в какую-нибудь гору на глобусе и сделает ее модной и знаменитой. Революция будет по-прежнему палестинской, но называться будет, например, кардильерской революцией. Быть движущей силой восстания, пусть локального, в какой-нибудь крошечной провинции, всё лучше, чем возделывать свой садик.

– Почему?

– Ну, прежде всего, потому что восстание – это величина постоянная, это нечто бесконечное, и надо верить в вечное повторение. Включиться в палестинское движение значит принадлежать бессмертному Дьяволу, который испокон веков сражался с Богом и будет сражаться. Палестинское движение, как и любое движение, неизбежно привязано к определенному времени, но закреплять свои победы в каком-то нелепом пространстве оно не должно.

– Для фидаинов возможно, если они играют за себя, тогда да, а для палестинцев? ведь они помнят, что лагеря когда-то были палестинскими деревнями?

– Глупости идеологов, амбиции так называемых руководителей.

– Ты пришел с палестинцами. В Джераше ты наорал на меня. Ты прощал мне, что я поддерживаю политику Помпиду, а сегодня ты изображаешь художника.

Он улыбнулся и стал еще обаятельней:

– Так значит, ты признаешь!

– Что?

– Что (он помедлил и торжественно повторил: «что») я – падкий на всякую дешевку негр. Скажи-ка, ведь для белого ты не совсем идиот, что́ больше всего бесит весь мир, особенно арабский мир? То, что мечта палестинцев упорна, как и их существование. Для королей и эмиров революция стала чем-то вроде насыщения атмосферы углекислым газом. Они, все эти короли, эмиры, белые европейцы вынуждены дышать углекислым газом, а для палестинцев это кислород. Они в нем существуют. Если бы они так и оставались куколками в коконах, их еще можно было бы выносить. А они прорвали кокон и взлетели. И бросают бомбы.

Мубарак насмехался. Наклонившись, он стал подбирать под изгородью лесные орехи молочной спелости.

– Не люблю арабов.

– Ты прекрасно говоришь на их языке.

– Я негр, меня заставляли, но я анимист. Мой единственный учитель и покровитель, которого я признаю, это еврей Спиноза. Главный мой упрек арабам – это опьянение: вином, гашишем, песнями, танцами, Богом, любовью, но когда они просыпаются, опьянение рассеивается. Начинается похмелье. Палестинцы еще не проснулись. Они все пьяны. Поэты.

Внезапно он резко перешел на другую тему:

– Когда делаешь политический выбор, он должен быть очевидным, а если выбор революционный, вернее, революционное головокружение, пусть все и будет как будто в тумане. Главное, не пытайся понять, негры не рассуждают, они танцуют.

– Ты много рассуждаешь…